Bram Stoker 'Dracula' - Брэм Стокер 'Дракула'

Cutting from "The Dailygvaph," 8 august (Pasted in Mina Murray’s Journal)

From a Correspondent. Whitby

ONE greatest and suddenest storms on record has just been experienced here, with results both strange and unique. The weather had been somewhat sultry, but not to any degree uncommon in the month of August. Saturday evening was as fine as was ever known, and the great body of holiday-makers laid out yesterday for visits to Mulgrave Woods, Robin Hood’s Bay, Rig Mill, Runswick, Staithes, and the various trips in the neighbourhood of Whitby.

The steamers Emma and Scarborough made trips up and down the coast, and there was an unusual amount of "tripping" both to and from Whitby.

The day was unusually fine till the afternoon, when some of the gossips who frequent the East Cliff churchyard, and from that commanding eminence watch the wide sweep of sea visible to the north and east, called attention to a sudden show of "mares’-tails" high in the sky to the north-west.

The wind was then blowing from the south-west in the mild degree which in barometrical language is ranked “No. 2: light breeze.” The coastguard on duty at once made report, and one old fisherman, who for more than half a century has kept watch on weather signs from the East Cliff, foretold in an emphatic manner the coming of a sudden storm.

Вырезка из "The Dailygvaph" от 8 августа (Приложенная к дневнику Мины Мюррэй)

От собственного корреспондента. Уайтби

На днях здесь неожиданно разразился ужасный шторм со странными и единственными в своем роде последствиями. Погода была немного знойная, естественное явление в августе. В субботу вечером стояла прекрасная погода, в живописных окрестностях Уитби - Малгрей-Вудс, бухте Робин Гуда, Риг-Милл, Рансвик, Стейтес - было много отдыхающих.

Пароход 'Эмма и Скэрбаро' делал многочисленные рейсы взад и вперед вдоль побережья; на нем тоже было необыкновенное количество пассажиров, спешивших в Уайтби и обратно.

День был чудесный до обеда, потом завсегдатаи Восточного утеса у кладбища, откуда открывается широкий обзор моря на север и восток, обратили внимание на появившиеся высоко в небе на северо-западе перистые облака, предвещающие дождь.

Дул слабый юго-западный ветерок, обозначаемый на барометре "№2: легкий бриз". Береговой сторож, находившийся на своем посту, и старый рыбак, наблюдавший более полустолетия с Восточного Утеса за переменами погоды, важным тоном заявили, что это предзнаменование шторма.

The approach of sunset was so very beautiful, so grand in its masses of splendidly-coloured clouds, that there was quite an assemblage on the walk along the cliff in the old churchyard to enjoy the beauty. Before the sun dipped below the black mass of Kettleness, standing boldly athwart the western sky, its downward way was marked by myriad clouds of every sunset-colour—flame, purple, pink, green, violet, and all the tints of gold; with here and there masses not large, but of seemingly absolute blackness, in all sorts of shapes, as well outlined as colossal silhouettes. The experience was not lost on the painters, and doubtless some of the sketches of the "Prelude to the Great Storm" will grace the R. A. and R. I. walls in May next.

More than one captain made up his mind then and there that his “cobble” or his “mule,” as they term the different classes of boats, would remain in the harbour till the storm had passed. The wind fell away entirely during the evening, and at midnight there was a dead calm, a sultry heat, and that prevailing intensity which, on the approach of thunder, affects persons of a sensitive nature.

There were but few lights in sight at sea, for even the coasting steamers, which usually “hug” the shore so closely, kept well to seaward, and but few fishing-boats were in sight. The only sail noticeable was a foreign schooner with all sails set, which was seemingly going westwards. The foolhardiness or ignorance of her officers was a prolific theme for comment whilst she remained in sight, and efforts were made to signal her to reduce sail in face of her danger. Before the night shut down she was seen with sails idly flapping as she gently rolled on the undulating swell of the sea.

Приближающийся закат солнца был так чудесен и так величествен в этой массе великолепно окрашенных туч, что целая толпа собралась на дороге у утеса на кладбище, чтобы любоваться красотой природы. Пока солнце еще не совсем зашло за черною массою Кетлнеса, гордо вздымающегося над морскими волнами, путь его к закату был отмечен мириадами облаков, окрашенных лучами заходящего солнца в самые разнообразные цвета - огненный, багряный, розовый, зеленый, лиловый, все оттенки золота; кое-где виднелись небольшие, разной и четкой формы островки абсолютной черноты. Это зрелище не могло оставить равнодушными художников, и, несомненно, в следующем мае на выставке в Королевской академии искусств появятся зарисовки "Перед штормом".

Многие капитаны решили тогда оставить в гавани, пока шторм не минует свои "булыжник" или "мул", как они называют свои пароходишки. Вечером ветер окончательно стих, а к полуночи всюду царила гробовая тишина, знойная жара и та непреодолимая напряженность, которая при приближении грозы так странно действует на всякого чувствительного человека.

На море виднелось очень мало судов: береговой пароход, обыкновенно придерживающийся берега, который вышел в открытое море, несколько рыбачьих лодок да еще иностранная шхуна, шедшая с распущенными парусами по направлению к западу. Безумная отвага или полное невежество ее моряков послужили благодарною темою для пересудов; были сделаны попытки подать ей сигнал спустить паруса ввиду приближающейся опасности. Ее видели до самого наступления ночи с праздно развевающимися парусами, нежно колышущейся на вольной поверхности моря.

Shortly before ten o’clock the stillness of the air grew quite oppressive, and the silence was so marked that the bleating of a sheep inland or the barking of a dog in the town was distinctly heard, and the band on the pier, with its lively French air, was like a discord in the great harmony of nature’s silence. A little after midnight came a strange sound from over the sea, and high overhead the air began to carry a strange, faint, hollow booming.

Then without warning the tempest broke. With a rapidity which, at the time, seemed incredible, and even afterwards is impossible to realize, the whole aspect of nature at once became convulsed. The waves rose in growing fury, each overtopping its fellow, till in a very few minutes the lately glassy sea was like a roaring and devouring monster.

White-crested waves beat madly on the level sands and rushed up the shelving cliffs; others broke over the piers, and with their spume swept the lanthorns of the lighthouses which rise from the end of either pier of Whitby Harbour. The wind roared like thunder, and blew with such force that it was with difficulty that even strong men kept their feet, or clung with grim clasp to the iron stanchions. It was found necessary to clear the entire piers from the mass of onlookers, or else the fatalities of the night would have been increased manifold.

Незадолго до десяти часов штиль стал положительно угнетающим, и тишина была настолько велика, что ясно слышно было блеяние овец в поле и лай собаки в городе, а толпа на плотине, с ее веселыми песнями, являлась как бы диссонансом в великой гармонии тишины в природе. Немного после полуночи раздался какой-то странный звук со стороны моря.

Затем без всяких предупреждений разразилась буря. С быстротою, казавшейся сначала невероятной, а затем уже невозможной, весь вид природы как-то вдруг преобразился. Волны вздымались с возрастающей яростью, причем каждая из них превышала свою предшественницу, пока наконец, в какие-то несколько минут, море, бывшее только что гладким как зеркало, не уподобилось ревущему и все поглощающему чудовищу.

Волны, украшенные белыми гребнями, бешено бились о песчаные берега и взбегали по крутым скалам; иные перекидывались через молы и своей пеной омывали фонари с маяков, находившихся на конце каждого мола гавани Уайтби. Ветер ревел как гром и дул с такой силой, что даже сильному человеку с трудом удавалось держаться на ногах и то только в том случае, если ему удавалось уцепиться за железные стойки. Пришлось очистить всю пристань от толпы зрителей, иначе ужасы ночи были бы еще значительнее.

To add to the difficulties and dangers of the time, masses of sea-fog came drifting inland—white, wet clouds, which swept by in ghostly fashion, so dank and damp and cold that it needed but little effort of imagination to think that the spirits of those lost at sea were touching their living brethren with the clammy hands of death, and many a one shuddered as the wreaths of sea-mist swept by. At times the mist cleared, and the sea for some distance could be seen in the glare of the lightning, which now came thick and fast, followed by such sudden peals of thunder that the whole sky overhead seemed trembling under the shock of the footsteps of the storm.

Some of the scenes thus revealed were of immeasurable grandeur and of absorbing interest—the sea, running mountains high, threw skywards with each wave mighty masses of white foam, which the tempest seemed to snatch at and whirl away into space; here and there a fishing-boat, with a rag of sail, running madly for shelter before the blast; now and again the white wings of a storm-tossed sea-bird.

On the summit of the East Cliff the new searchlight was ready for experiment, but had not yet been tried. The officers in charge of it got it into working order, and in the pauses of the inrushing mist swept with it the surface of the sea. Once or twice its service was most effective, as when a fishing-boat, with gunwale under water, rushed into the harbour, able, by the guidance of the sheltering light, to avoid the danger of dashing against the piers. As each boat achieved the safety of the port there was a shout of joy from the mass of people on shore, a shout which for a moment seemed to cleave the gale and was then swept away in its rush.

Вдобавок ко всем затруднениям и опасностям этой минуты, с моря на берег ринулся туман – белые мокрые тучи, двигавшиеся как привидения, такие серые, мокрые и холодные, что достаточно было совершенно скудной фантазии, чтобы вообразить, что это духи погибших в море обнимают своих живых братьев цепкими руками смерти, и многие содрогались, когда эта пелена морского тумана настлала их. Временами туман рассеивался, и на некотором расстоянии виднелось море в ослепительном сверкании молний, непрерывно следовавших одна за другой и сопровождавшихся такими внезапными ударами грома, что все небо, казалось, дрожало от порывов шторма.

Некоторые из этих явлений были бесконечно величественны и поглощали интерес, а море вздымалось, подобно горам, швыряя в небо с каждым новым валом клочья белоснежной пены, которые, казалось, устремлялись в космос. Тут и там бешено неслась, с лохмотьями вместо паруса, рыбачья лодка в поисках приюта. Мелькали белые крылья попавшей в шторм чайки.

На вершине Восточного Утеса был уже приготовлен новый прожектор для опытов, но его все как-то не удавалось применить. Теперь офицеры, которым он был поручен, привели его в действие и в просветах тумана освещали лучами поверхность моря. Пару раз это действительно помогло: например, одна полузатопленную рыбачью лодку несло к гавани, и только благодаря спасительному свету прожектора ей удалось избегнуть несчастья разбиться о мол. Каждый раз, когда какая-нибудь лодка оказывалась в безопасности в гавани, среди толпы, стоящей на берегу, раздавалось ликование. Радостные крики прорезывали на мгновение рев бури и уносились затем вместе с ее новым порывом.

Before long the searchlight discovered some distance away a schooner with all sails set, apparently the same vessel which had been noticed earlier in the evening. The wind had by this time backed to the east, and there was a shudder amongst the watchers on the cliff as they realized the terrible danger in which she now was. Between her and the port lay the great flat reef on which so many good ships have from time to time suffered, and, with the wind blowing from its present quarter, it would be quite impossible that she should fetch the entrance of the harbour.

It was now nearly the hour of high tide, but the waves were so great that in their troughs the shallows of the shore were almost visible, and the schooner, with all sails set, was rushing with such speed that, in the words of one old salt, 'she must fetch up somewhere, if it was only in hell.' Then came another rush of sea-fog, greater than any hitherto—a mass of dank mist, which seemed to close on all things like a grey pall, and left available to men only the organ of hearing, for the roar of the tempest, and the crash of the thunder, and the booming of the mighty billows came through the damp oblivion even louder than before.

The rays of the searchlight were kept fixed on the harbour mouth across the East Pier, where the shock was expected, and men waited breathless. The wind suddenly shifted to the north-east, and the remnant of the sea-fog melted in the blast; and then, mirabile dictu, between the piers, leaping from wave to wave as it rushed at headlong speed, swept the strange schooner before the blast, with all sail set, and gained the safety of the harbour.

Вскоре прожектор осветил вдали корабль с распущенными парусами, очевидно, ту самую шхуну, которая была замечена немного раньше вечером. За это время ветер повернул к востоку, и дрожь охватила зрителей на утесе, когда они поняли ту ужасную опасность, в которой оказалась теперь шхуна. Между шхуной и портом находился большой плоский риф, из-за которого пострадало так много пароходов: и при ветре, дувшем с невероятной силой, шхуне не было никакой возможности достигнуть входа в гавань.

Приближался час прилива, волны были так высоки, что вздымались, казалось, с самого дна, и у их оснований просматривались прибрежные отмели, а шхуна на всех парусах неслась с такой скоростью, что, по выражению одного старого волка, 'она мчалась прямо в ад'. Затем снова разостлался туман гуще и плотнее, чем раньше, - влажная серая пелена, оставившая людям единственную возможность - слышать рев бури, раскаты грома, шум могучих волн, доносившиеся сквозь влажную завесу, стали еще громче, чем раньше.

Лучи прожектора были теперь направлены через Восточный Мол на вход в гавань, на то место, где ожидалось крушение. Люди ждали, затаив дыхание. Ветер внезапно повернул к северо-востоку, и остаток морского тумана рассеялся в его порыве. И тогда - о чудо! - взлетая на волнах, на головокружительной скорости странная шхуна, возникнув между молами, на всех парусах обрела безопасность в гавани.

The searchlight followed her, and a shudder ran through all who saw her, for lashed to the helm was a corpse, with drooping head, which swung horribly to and fro at each motion of the ship. No other form could be seen on deck at all. A great awe came on all as they realised that the ship, as if by a miracle, had found the harbour, unsteered save by the hand of a dead man! However, all took place more quickly than it takes to write these words. The schooner paused not, but rushing across the harbour, pitched herself on that accumulation of sand and gravel washed by many tides and many storms into the south-east corner of the pier jutting under the East Cliff, known locally as Tate Hill Pier.

There was of course a considerable concussion as the vessel drove up on the sand heap. Every spar, rope, and stay was strained, and some of the 'top-hammer' came crashing down. But, strangest of all, the very instant the shore was touched, an immense dog sprang up on deck from below, as if shot up by the concussion, and running forward, jumped from the bow on the sand. The dog disappeared in the darkness, which seemed intensified just beyond the focus of the searchlight.

It so happened that there was no one at the moment on Tate Hill Pier, as all those whose houses are in close proximity were either in bed or were out on the heights above. Thus the coastguard on duty on the eastern side of the harbour, who at once ran down to the little pier, was the first to climb on board. The men working the searchlight, after scouring the entrance of the harbour without seeing anything, then turned the light on the derelict and kept it there. The coastguard ran aft, and when he came beside the wheel, bent over to examine it, and recoiled at once as though under some sudden emotion. This seemed to pique general curiosity, and quite a number of people began to run.

Прожектор проследовал заней, и тогда содрогание охватило всех ее увидевших, так как оказалось, что к рулю был привязан чей-то труп, голова которого болталась из стороны в сторону при каждом движении корабля. На палубе никого больше не было видно. Ужас овладел всеми, так как казалось, что корабль попал в гавань как бы чудом, ведомый рукой мертвеца. Все это произошло гораздо скорее, чем возможно написать эти строки. Шхуна, не останавливаясь, пронеслась по гавани и врезалась в большую массу песка и гравия, омытую многими приливами и штормами, – в юго-восточном углу плотины, находящейся под Восточным Утесом, известной здесь под названием Тэт Хилл Пир.

Конечно, когда корабль выбросило на песчаную кучу, это вызвало большое сотрясение. Все брусья, веревки и снасти были уничтожены, и некоторые из верхних с треском полетели вниз. Но страннее всего было то, что как только шхуна коснулась берега, на палубу выскочила громадная собака и, пробежав по палубе, соскочила на песок. Собака исчезла в темноте, которая, казалось, только усилилась за пределами фокуса прожектора.

Как-то случилось, что в это время на Тэт Хилл Пир никого не было, ибо все, чьи дома находились по соседству, или уже спали, или находились на утесах. Таким образом, береговой сторож, находившийся на восточной стороне гавани и тотчас же спустившийся и прибежавший к малой плотине, был первым взобравшимся на борт человеком. Человек, управляющий прожектором, осветил вход в гаван и ничего не заметив там, направил луч на шхуну. Он подбежал к корме шхуны и наклонился, присматриваясь, над рулевым колесом. Но сразу попятился назад, как будто внезапно чем-то потрясенный. Это обстоятельство вызвало всеобщее любопытство, и целая масса народа устремилась туда.

It is a good way round from the West Cliff by the Drawbridge to Tate Hill Pier, but your correspondent is a fairly good runner, and came well ahead of the crowd. When I arrived, however, I found already assembled on the pier a crowd, whom the coastguard and police refused to allow to come on board. By the courtesy of the chief boatman, I was, as your correspondent, permitted to climb on deck, and was one of a small group who saw the dead seaman whilst actually lashed to the wheel.

It was no wonder that the coastguard was surprised, or even awed, for not often can such a sight have been seen. The man was simply fastened by his hands, tied one over the other, to a spoke of the wheel. Between the inner hand and the wood was a crucifix, the set of beads on which it was fastened being around both wrists and wheel, and all kept fast by the binding cords. The poor fellow may have been seated at one time, but the flapping and buffeting of the sails had worked through the rudder of the wheel and dragged him to and fro, so that the cords with which he was tied had cut the flesh to the bone.

Accurate note was made of the state of things, and a doctor—Surgeon J. M. Caffyn, of 33, East Elliot Place—who came immediately after me, declared, after making examination, that the man must have been dead for quite two days. In his pocket was a bottle, carefully corked, empty save for a little roll of paper, which proved to be the addendum to the log. The coastguard said the man must have tied up his own hands, fastening the knots with his teeth.

От Западного Утеса до Тэт Хилл Пир порядочное расстояние, но ваш корреспондент довольно хороший бегун и поэтому прибежал намного раньше своих спутников. Тем не менее, когда я появился, на плотине собралась уже целая толпа, так как сторож и полиция не разрешали ей взойти на борт. Благодаря любезности главного лодочника мне, как корреспонденту, и еще маленькой группе людей, уже видевшей мертвого моряка, привязанного к колесу, было разрешено взойти на палубу.

Нет ничего удивительного в том, что береговой сторож был поражен или даже испуган, так как редко приходится видеть такие сцены. Человек был привязан за руки к спице колеса, причем руки его были связаны одна над другой. Между рукой и деревом находился крест, а четки, к которым этот крест был приделан, обмотаны вокруг кистей рук и колеса, и все вместе было связано веревкой. Возможно, что этот бедняк раньше находился в сидячем положении, но хлопавшие и бьющиеся паруса, очевидно, разбили рулевое колесо, и тогда его начало кидать из стороны в сторону, так что веревки, которыми он был привязан, врезались в мясо до самых костей.

Были сделаны точные записи о положении вещей, и доктор, сэр Дж. М. Каффин, прибывший сейчас же вслед за мной, после краткого осмотра заявил, что этот человек уже, по крайней мере, два дня как умер. В его кармане была пустая, плотно закупоренная бутылка со свертком бумаги внутри, оказавшимся дополнением к корабельному журналу. Береговой сторож говорил, что он, должно быть, сам связал себе руки, затянув веревку зубами.

It is needless to say that the dead steersman has been reverently removed from the place where he held his honourable watch and ward till death—a steadfastness as noble as that of the young Casabianca—and placed in the mortuary to await inquest.

Already the sudden storm is passing, and its fierceness is abating; crowds are scattering homeward, and the sky is beginning to redden over the Yorkshire wolds. I shall send, in time for your next issue, further details of the derelict ship which found her way so miraculously into harbour in the storm.

Whitby 9 August

The sequel to the strange arrival of the derelict in the storm last night is almost more startling than the thing itself. It turns out that the schooner is a Russian from Varna, and is called the Demeter. She is almost entirely in ballast of silver sand, with only a small amount of cargo—a number of great wooden boxes filled with mould. This cargo was consigned to a Whitby solicitor, Mr. S. F. Billington, of 7, The Crescent, who this morning went aboard and formally took possession of the goods consigned to him. The Russian consul, too, acting for the charter-party, took formal possession of the ship, and paid all harbour dues, etc.

A good deal of interest was abroad concerning the dog which landed when the ship struck, and more than a few of the members of the S. P. C. A., which is very strong in Whitby, have tried to befriend the animal. To the general disappointment, however, it was not to be found; it seems to have disappeared entirely from the town. It may be that it was frightened and made its way on to the moors, where it is still hiding in terror.  Early this morning a large dog, a half-bred mastiff belonging to a coal merchant close to Tate Hill Pier, was found dead in the roadway opposite to its master’s yard. It had been fighting, and manifestly had had a savage opponent, for its throat was torn away, and its belly was slit open as if with a savage claw.

Later

By the kindness of the Board of Trade inspector, I have been permitted to look over the log-book of the Demeter, which was in order up to within three days, but contained nothing of special interest except as to facts of missing men. The greatest interest, however, is with regard to the paper found in the bottle, which was today produced at the inquest; and a more strange narrative than the two between them unfold it has not been my lot to come across. As there is no motive for concealment, I am permitted to use them, and accordingly send you a rescript, simply omitting technical details of seamanship and supercargo. It almost seems as though the captain had been seized with some kind of mania before he had got well into blue water, and that this had developed persistently throughout the voyage. Of course my statement must be taken cum grano, since I am writing from the dictation of a clerk of the Russian consul, who kindly translated for me, time being short.

Затем покойный штурман был почтительно снят с того места, где он стоял на своей благородной вахте до самой смерти,  - стойкость его сравнима с верностью долгу юного Касабьянки, - и помещен в морг до начала расследования.

Внезапно налетевший шторм уже проходит, его свирепость спадает; тучи рассеиваются, и небо начинает уже пунцоветь над йоркширскими полями. Я вышлю вам к следующему номеру дальнейшие подробности о покинутом пароходе, нашедшем таким чудесным образом путь к пристани в бурю.

Уайтби. 9 августа

Обстоятельства, открывшиеся после вчерашнего странного прибытия шхуны в шторм, еще ужаснее, чем сам факт. Это оказалась русская шхуна из Варны под названием 'Дмитрий'. Она почти целиком наполнена грузом серебристого песка, кроме того, совершенно незначительным грузом, состоящим из порядочного количества больших деревянных ящиков, наполненных черноземом. Груз этот предназначался стряпчему м-ру С. Ф. Биллингтон-Крессин в Уайтби, прибывшему сегодня утром на борт и официально принявшему в свое распоряжение предназначенное ему имущество. Русский консул принял по обязанности в свое владение пароход и заплатил все портовые расходы.

Большой интерес вызвала собака, выскочившей на сушу, как только корабль врезался в берег. Многие члены Общества защиты животных, популярного у Уитби, готовы приютить ее. Но, к общему сожалению, собаку нигде не могут найти; казалось, будто, она совершенно исчезла из города. Возможно, ее напугали, и она сбежала в болота, где и теперь еще прячется от страха. Сегодня рано утром нашли большую собаку, принадлежащую торговцу углем, вблизи от Тэт Хилл Пира мертвой как раз на дороге, против двора ее хозяина. Она с кем-то подралась и, по-видимому, с ярым противником, так как горло ее было разорвано, а брюхо распорото как будто громадными когтями.

Позже

Благодаря любезности инспектора Министерства торговли, мне было разрешено просмотреть корабельный журнал 'Дмитрия', доведенный в полном порядке до последних трех дней, но в нем не оказалось ничего особенного, кроме факта исчезновения людей. Гораздо больший интерес представляет бумага, найденная в бутылке, доставленная сегодня для исследования; и сопоставление обоих документов привело меня к выводу, что я не в состоянии разгадать эту тайну. Поскольку не было причин что-то скрывать, мне разрешили воспользоваться ими, так что я посылаю вам копии. По всему кажется, что капитан был охвачен какою-то навязчивою идеей перед выходом в море, и что она последовательно развивалась в нем в течение всего путешествия. Я пишу под диктовку секретаря русского консула, который был так любезен, что перевел записки и журнале.

Log of the 'Demeter'

Varna to Whitby

Written 18 July, things so strange happening, that I shall keep accurate note henceforth till we land.

On 6 July we finished taking in cargo, silver sand and boxes of earth. At noon set sail. East wind, fresh. Crew, five hands ... two mates, cook, and myself (captain).

On 11 July at dawn entered Bosphorus. Boarded by Turkish Customs officers. Backsheesh. All correct. Under way at 4 p. m.

On 12 July through Dardanelles. More Customs officers and flagboat of guarding squadron. Backsheesh again. Work of officers thorough, but quick. Want us off soon. At dark passed into Archipelago.

On 13 July passed Cape Matapan. Crew dissatisfied about something. Seemed scared, but would not speak out.

Корабельный журнал 'Дмитрия'

Варна – Уайтби

Записано 18 июля. Происходят такие странные вещи, что я отныне буду аккуратно записывать их, пока не прибудем на место.

6 июля. Мы кончили принимать груз – серебряный песок и ящики с землей. В полдень подняли паруса. Восточный ветер прохладен, экипаж – пять матросов, два помощника, повар и я.

11 июля. Вошли в Босфор. Приняты на борт турецкие таможенные офицеры. Бакшиш. Все в порядке. Вышли в 4 часа дня.

12 июля. Проходим Дарданеллы. Снова таможенники и пограничники. Опять бакшиш. Таможеннки работают тщательно, но быстро. Хотят, чтобы мы поскорее убрались. Затемно вышли в Эгейское море.

13 июля. Прошли мыс Матапан. Экипаж чем-то недоволен. Казался напуганным, но не пожелал говорить, в чем дело.

On 14 July was somewhat anxious about crew. Men all steady fellows, who sailed with me before. Mate could not make out what was wrong; they only told him there was something, and crossed themselves. Mate lost temper with one of them that day and struck him. Expected fierce quarrel, but all was quiet.

On 16 July mate reported in the morning that one of crew, Petrofsky, was missing. Could not account for it. Took larboard watch eight bells last night; was relieved by Abramoff, but did not go to bunk. Men more downcast than ever. All said they expected something of the kind, but would not say more than there was something aboard. Mate getting very impatient with them; feared some trouble ahead.

On 17 July, yesterday, one of the men, Olgaren, came to my cabin, and in an awestruck way confided to me that he thought there was a strange man aboard the ship. He said that in his watch he had been sheltering behind the deck-house, as there was a rain-storm, when he saw a tall, thin man, who was not like any of the crew, come up the companion-way, and go along the deck forward, and disappear. He followed cautiously, but when he got to bows found no one, and the hatchways were all closed.

16 июля. Помощник донес, что утром пропал матрос из экипажа – Петровский. На это никак не рассчитывал. Восемь вахт сменилось вчера с левой стороны корабля: был сменен Абрамовым, но не пошел в кочегарку. Люди подавлены более, чем когда-либо. Говорят, что ждали этого, но ничего не объясняют, твердят лишь - на корабле что-то не то. Помощник обращается с ними неприветливо, ожидаю неприятностей.

17 июля. Вчера один матрос, Олгарен, вошел ко мне в каюту и с испуганным лицом сказал, что, по его мнению, на корабле находится какой-то посторонний человек. Он сказал, что когда стоял на вахте, то на время укрылся за рубку, так как была страшная непогода и лил сильный дождь; и вдруг увидел, как высокий тонкий человек, совершенно непохожий на кого бы то ни было из членов экипажа, вышел на палубу, прошел по ней и затем куда-то исчез. Он осторожно пошел за ним следом, но когда дошел до самого борта, то никого не нашел, а все люки были закрыты.

He was in a panic of superstitious fear, and I am afraid the panic may spread. To allay it, I shall today search entire ship carefully from stem to stern.

Later in the day I got together the whole crew, and told them, as they evidently thought there was some one in the ship, we would search from stem to stern. First mate angry; said it was folly, and to yield to such foolish ideas would demoralise the men; said he would engage to keep them out of trouble with a handspike. I let him take the helm, while the rest began thorough search, all keeping abreast, with lanterns: we left no corner unsearched. As there were only the big wooden boxes, there were no odd corners where a man could hide. Men much relieved when search over, and went back to work cheerfully. First mate scowled, but said nothing.

22 July

Rough weather last three days, and all hands busy with sails—no time to be frightened. Men seem to have forgotten their dread. Mate cheerful again, and all on good terms. Praised men for work in bad weather. Passed Gibralter and out through Straits. All well.

Панический суеверный страх овладел им, и я боюсь, что паника распространится. Чтобы устранить ее, велю завтра хорошенько обыскать весь пароход от носа до кормы.

Немного позже, днем, я собрал весь экипаж и сказал им, что так как они думают, будто на шхуне находится посторонний человек, то мы сделаем обыск от носа до кормы. Первый помощник рассердился, сказал, что это безумие и что поддерживать такие сумасшедшие идеи, значит деморализовать людей; сказал, что возьмется освободить их от всех тревог одним средством, но я приказал ему взяться за руль, а остальные принялись за основательный обыск; все шли рядом, с фонарями в руках; мы не пропустили ни одного уголка. Так как в трюме стояли одни только деревянные ящики, то и не оказалось никаких подозрительных углов, где бы мог спрятаться человек. Люди после обыска сразу успокоились и снова мирно принялись за работу. Первый помощник хмурился, но ничего не говорил.

22 июля

Три дня штормит, вся команда возится с парусами - бояться некогда. Кажется, все забыли про свои страхи. Помощник повеселел, отношения наладились. Я похвалил людей за хорошую работу в непогоду. Прошли Гиблартар и вышли через пролив в океан. Все хорошо.

24 July

There seems some doom over this ship. Already a hand short, and entering on the Bay of Biscay with wild weather ahead, and yet last night another man lost—disappeared. Like the first, he came off his watch and was not seen again. Men all in a panic of fear; sent a round robin, asking to have double watch, as they fear to be alone. Mate angry. Fear there will be some trouble, as either he or the men will do some violence.

28 July

Four days in hell, knocking about in a sort of maelstrom, and the wind a tempest. No sleep for any one. Men all worn out. Hardly know how to set a watch, since no one fit to go on. Second mate volunteered to steer and watch, and let men snatch a few hours’ sleep. Wind abating; seas still terrific, but feel them less, as ship is steadier.

29 July

Another tragedy. Had single watch tonight, as crew too tired to double. When morning watch came on deck could find no one except steersman. Raised outcry, and all came on deck. Thorough search, but no one found. Are now without second mate, and crew in a panic. Mate and I agreed to go armed henceforth and wait for any sign of cause.

24 июля

Какой-то злой рок как будто преследует шхуну, и так уже стало одним человеком меньше, нужно войти в Бискайский залив, предвидится ужасная погода, а тут вчера еще один человек исчез. Как и первый – пропал по время вахты, и больше его не видели. Люди снова в паническом страхе. Сделал всеобщий опрос, желательно ли удвоить вахту, так как они боятся оставаться одни. Помощник рассвирепел. Боюсь, что снова будет тревога: или он, или остальные совершат какую-нибудь жестокость.

28 июля

Четыре дня в аду: кружимся все время в каком-то водовороте; а буря не стихает. Ни у кого нет времени поспать. Люди выбились из сил. Затрудняюсь, кого поставить на вахту, никто не способен выдержать. Второй помощник взялся за руль и дал возможность людям поспать несколько часов. Ветер стихает, волны еще люты, но меньше, чем раньше, так как чувствую, что шхуна держится крепче.

29 июля

Новая трагедия. Ночью на вахте был всего один матрос, так как экипаж был слишком утомлен, чтобы ее удваивать. Когда утренняя вахта пришла на смену, то никого не нашла, кроме рулевого. Теперь я уже и без второго помощника, и среди экипажа снова паника; помощник и я решили держать при себе заряженные пистолеты в ожидании объяснения этой тайны.

30 July

Rejoiced we are nearing England. Weather fine, all sails set. Retired worn out; slept soundly; awaked by mate telling me that both man of watch and steersman missing. Only self and mate and two hands left to work ship.

1 August

Two days of fog, and not a sail sighted. Had hoped when in the English Channel to be able to signal for help or get in somewhere. Not having power to work sails, have to run before wind. Dare not lower, as could not raise them again. We seem to be drifting to some terrible doom. Mate now more demoralised than either of men. His stronger nature seems to have worked inwardly against himself. Men are beyond fear, working stolidly and patiently, with minds made up to worst. They are Russian, he Roumanian.

2 August, midnight

Woke up from few minutes’ sleep by hearing a cry, seemingly outside my port. Could see nothing in fog. Rushed on deck, and ran against mate. Tells me heard cry and ran, but no sign of man on watch. One more gone. Lord, help us! Mate says we must be past Straits of Dover, as in a moment of fog lifting he saw North Foreland, just as he heard the man cry out. If so we are now off in the North Sea, and only God can guide us in the fog, which seems to move with us; and God seems to have deserted us.

30 июля

Рады, что приближаемся к Англии. Погода чудесная, паруса все распущены. От усталости обессилен. Крепко спал, был разбужен помощником, сообщившим мне, что оба матроса на вахте и рулевой исчезли. На шхуне остались два матроса, помощник и я.

1 августа

Два дня тумана – и ни одного паруса в виду. Надеялся, что в английском канале смогу подать сигнал о помощи или же зайти куда-нибудь. Но мы вынуждены идти по ветру: нет сил управлять парусами. Не решаемся спустить их, потому что не сможем вновь поднять Мы, кажется, находимся во власти какого-то ужасного рока. Помощник теперь сильнее деморализован, чем остальные. Его более сильная натура как бы исподволь сработал против него. Люди находятся вне страха, работают бесстрастно и терпеливо, готовые к худшему. Они русские, он – румын.

2 августа, полночь

Проснулся после пятиминутного сна от крика, раздавшегося точно у моих дверей. В тумане ничего не вижу.  Бросился на палубу и подбежал к помощнику. Говорит, что также слышал крик и побежал на помощь, но никого не оказалось на вахте. Еще один пропал. Господи, помоги нам! Помощник говорит, что мы уже прошли Дуврский пролив: крик матроса раздался как раз в тот момент, когда туман рассеялся и стал виден Северный мыс. Если так, то мы уже в Северном море, но только Бог может провести нас сквозь туман, который будто преследует нас. Но Бог, кажется, нас покинул.

3 August

At midnight I went to relieve the man at the wheel, and when I got to it found no one there. The wind was steady, and as we ran before it there was no yawing. I dared not leave it, so shouted for the mate. After a few seconds he rushed up on deck in his flannels. He looked wild-eyed and haggard, and I greatly fear his reason has given way. He came close to me and whispered hoarsely, with his mouth to my ear, as though fearing the very air might hear:

"It is here; I know it, now. On the watch last night I saw It, like a man, tall and thin, and ghastly pale. It was in the bows, and looking out. I crept behind It, and gave It my knife; but the knife went through It, empty as the air. But It is here, and I’ll find It. It is in the hold, perhaps in one of those boxes. I’ll unscrew them one by one and see. You work the helm.”

And, with a warning look and his finger on his lip, he went below. There was springing up a choppy wind, and I could not leave the helm. I saw him come out on deck again with a tool-chest and a lantern, and go down the forward hatchway. He is mad, stark, raving mad, and it’s no use my trying to stop him. He can’t hurt those big boxes: they are invoiced as 'clay', and to pull them about is as harmless a thing as he can do.

3 августа

В полночь я пошел сменить рулевого, но, подойдя к колесу, никого там не нашел. Ветер был сильный, и так как мы шли по ветру, то звать было бесполезно. Я не посмел оставить руль и потому лишь окликнул помощника. Через несколько минут он выбежал на палубу в нижнем белье; он выглядел дико и истощенно, я очень опасаюсь за его рассудок. Он подошел ко мне и глухо шепнул в самое ухо, как будто боясь, что сам воздух его подслушает:

"Оно здесь; я теперь знаю. Я видел это вчера ночью на вахте, оно – в образе высокого, стройного и призрачно-бледного человека. Оно было на корме и осматривалось. Я пополз к нему и ударил его ножом, но нож прошел сквозь него, как сквозь воздух.  Но оно здесь, и я его найду. Оно, может быть, в одном из этих ящиков. Я открою их поочередно, один за другим и посмотрю. А вы управляйте шхуной."

И с угрожающим видом, приложив палец к губам, он направился вниз. Поднялся резкий ветер, так что я не мог отойти от руля. Я видел, как он снова поднялся на палубу с ящиком для инструментов и фонарем, и как спускался в передний люк. Он окончательно сошел с ума, и незачем пробовать его остановить. Он не может испортить этих ящиков; они записаны в накладной 'глина', и передвигать их самая безопасная вещь, какую только можно сделать.

So here I stay, and mind the helm, and write these notes. I can only trust in God and wait till the fog clears. Then, if I can’t steer to any harbour with the wind that is, I shall cut down sails and lie by, and signal for help....

It is nearly all over now. Just as I was beginning to hope that the mate would come out calmer—for I heard him knocking away at something in the hold, and work is good for him—there came up the hatchway a sudden, startled scream, which made my blood run cold, and up on the deck he came as if shot from a gun—a raging madman, with his eyes rolling and his face convulsed with fear.

"Save me! save me!" he cried, and then looked round on the blanket of fog. His horror turned to despair, and in a steady voice he said: "You had better come too, captain, before it is too late. He is there. I know the secret now. The sea will save me from Him, and it is all that is left!"

Я остался у руля и веду эти записи. Могу только полагаться на Бога и ждать, когда туман рассеется. Тогда, если не смогу по ветру загнать шхуну в какую-нибудь гавань, обрублю паруса и дам сигнал бедствия.

Я стал было надеяться, что помощник наконец успокоится, ибо слышал, как он что-то колотит в трюме, а работа ему полезна, – как вдруг раздался страшный крик, от которого вся кровь ударила мне в голову, и на палубу вылетел взбесившийся безумец с блуждающими глазами и лицом, искаженным страхом.

"Спасите меня, спасите меня!" кричал он; затем его ужас перешел в отчаяние, и он сказал решительным тоном: "Лучше и вы бы пришли, капитан, пока не поздно. Он там! Теперь я знаю, в чем секрет. Море спасет меня от Него, и это все, что осталось."

Before I could say a word, or move forward to seize him, he sprang on the bulwark and deliberately threw himself into the sea. I suppose I know the secret too, now. It was this madman who had got rid of the men one by one, and now he has followed them himself. God help me! How am I to account for all these horrors when I get to port? When I get to port! Will that ever be?

4 August

Still fog, which the sunrise cannot pierce. I know there is sunrise because I am a sailor, why else I know not. I dared not go below, I dared not leave the helm; so here all night I stayed, and in the dimness of the night I saw It—Him! God forgive me, but the mate was right to jump overboard. It was better to die like a man; to die like a sailor in blue water no man can object. But I am captain, and I must not leave my ship. But I shall baffle this fiend or monster, for I shall tie my hands to the wheel when my strength begins to fail, and along with them I shall tie that which He—It!—dare not touch; and then, come good wind or foul, I shall save my soul, and my honour as a captain.

И раньше, чем я успел сказать ему хоть слово или двинуться, чтобы его схватить, он бросился в море. Мне кажется, что теперь и я знаю, в чем секрет: это он, этот сумасшедший, уничтожал людей одного за другим, а теперь сам последовал за ними. Да поможет мне Бог! Как я отвечу за весь этот ужас, когда приду в порт?  Будет ли это когда-нибудь?.

4 августа

Все в тумане, сквозь который восходящее солнце не может проникнуть. Я узнаю восход, как всякий моряк. Я не осмелился сойти вниз – не рискнул оставить руль; так и оставался здесь всю ночь – и во мраке ночи увидал Его!.. Да простит мне Бог! Помощник был прав, бросившись за борт. Лучше умереть, как подобает мужчине, бросившись в синее море. Но я – капитан, и не имею права покинуть свой корабль. Но я поражу этого врага или чудовище, так как привяжу свои руки к рулевому колесу. Когда силы начнут меня покидать, то вместе с руками я привяжу то, чего Он – или Оно – не посмеет коснуться; и тем спасу свою душу и свою честь.

I am growing weaker, and the night is coming on. If He can look me in the face again, I may not have time to act.... If we are wrecked, mayhap this bottle may be found, and those who find it may understand; if not, ... well, then all men shall know that I have been true to my trust. God and the Blessed Virgin and the saints help a poor ignorant soul trying to do his duty....

Of course the verdict was an open one. There is no evidence to adduce; and whether or not the man himself committed the murders there is now none to say. The folk here hold almost universally that the captain is simply a hero, and he is to be given a public funeral. Already it is arranged that his body is to be taken with a train of boats up the Esk for a piece and then brought back to Tate Hill Pier and up the abbey steps; for he is to be buried in the churchyard on the cliff. The owners of more than a hundred boats have already given in their names as wishing to follow him to the grave.

No trace has ever been found of the great dog; at which there is much mourning, for, with public opinion in its present state, he would, I believe, be adopted by the town. Tomorrow will see the funeral; and so will end this one more 'mystery of the sea'.

Я становлюсь все слабее, а ночь приближается. Если Он снова посмотрит мне в глаза, я, возможно, не успею действовать… Если мы погибнем, то, может быть, кто-нибудь найдет эту бутылку и поймет… если же нет… прекрасно, пусть тогда весь мир знает, что я был верен долгу. Да помогут Бог, и Святая Евгения, и все Святые бедной, невинной душе, старавшейся исполнить свой долг…

Конечно, решение суда осталось открытым. Ничего определенного не выяснено, и неизвестно, какой человек совершил эти убийства. Здесь почти весь народ считает капитана героем, и ему устроят торжественные похороны. Все уже подготовлено и решено, что его тело повезут в сопровождении целой флотилии лодок, сначала вверх по реке, затем назад к Тэт Хилл Пир, и, наконец, поднимут по лестнице аббатства, и похоронят на утесе на кладбище. Владельцы более ста судов уже вызвались принять участие в ритуале похорон.

Так и не нашлось никаких следов громадной собаки; что вызвало массу неудовольствий, судя по мнению всех жителей, это большое упущение со стороны местных властей. Завтра состоятся похороны; и так закончится еще одна 'загадка моря'.

Mina Murray’s Journal

8 August

Lucy was very restless all night, and I, too, could not sleep. The storm was fearful, and as it boomed loudly among the chimney-pots, it made me shudder. When a sharp puff came it seemed to be like a distant gun.

Strangely enough, Lucy did not wake; but she got up twice and dressed herself. Fortunately, each time I awoke in time and managed to undress her without waking her, and got her back to bed.

Early in the morning we both got up and went down to the harbour to see if anything had happened in the night. There were very few people about, and though the sun was bright, and the air clear and fresh, the big, grim-looking waves, that seemed dark themselves because the foam that topped them was like snow, forced themselves in through the narrow mouth of the harbour—like a bullying man going through a crowd. Somehow I felt glad that Jonathan was not on the sea last night, but on land. But, oh, is he on land or sea? Where is he, and how? I am getting fearfully anxious about him. If I only knew what to do, and could do anything!

Дневник Мины Мюррэй

8 августа

Люси была очень беспокойна, и в эту ночь я также не могла уснуть. Шторм был ужасный, и при каждом завывании ветра в трубе я содрогалась. Иногда были такие резкие удары, что казалось, будто где-то вдали стреляют из пушек.

Довольно странно: Люси не просыпалась, но она дважды вставала и начинала одеваться; к счастью, я каждый раз вовремя просыпалась и укладывала ее обратно в постель.

Мы обе встали рано утром и отправились в гавань. Там оказалось очень мало народу и, несмотря на то, что солнце было ясно, а воздух чист и свеж, большие суровые волны, казавшиеся черными в сравнении с белой как снег пеной, покрывавшей их гребни, протискивались сквозь узкий проход в гавань, напоминая человека, протискивающегося сквозь толпу. Я была счастлива при мысли, что Джонатан вчера находился не на море, а на суше. Но на суше ли он? Может быть, он на море? Где он и каково ему? Я продолжаю страшно беспокоиться за него. Если бы я только знала, что предпринять, я бы все сделала!

10 August

The funeral of the poor sea-captain today was most touching. Every boat in the harbour seemed to be there, and the coffin was carried by captains all the way from Tate Hill Pier up to the churchyard. Lucy came with me, and we went early to our old seat, whilst the cortège of boats went up the river to the Viaduct and came down again. We had a lovely view, and saw the procession nearly all the way. The poor fellow was laid to rest quite near our seat so that we stood on it when the time came and saw everything.

Poor Lucy seemed much upset. She was restless and uneasy all the time, and I cannot but think that her dreaming at night is telling on her. She is quite odd in one thing: she will not admit to me that there is any cause for restlessness; or if there be, she does not understand it herself.

There is an additional cause in that poor old Mr. Swales was found dead this morning on our seat, his neck being broken. He had evidently, as the doctor said, fallen back in the seat in some sort of fright, for there was a look of fear and horror on his face that the men said made them shudder. Poor dear old man! Perhaps he had seen Death with his dying eyes!

10 августа

Похороны бедного капитана были очень трогательны. Кажется, все лодки порта присутствовали, а капитаны несли гроб всю дорогу от Тэт Хилл Пира до самого кладбища. Мы вместе с Люси рано отправились к нашему старому месту в то время, как процессия лодок поднималась вверх по реке. Отсюда было великолепно видно, так что мы могли наблюдать всю процессию. Бедного капитана опустили в могилу очень близко от нас, так что мы могли все видеть.

Люси казалась очень взволнованной. Она все время очень беспокойна, и мне кажется, что это сон прошлой ночи так на ней отзывается. Но она ни за что не хочет сознаться, что является причиной ее беспокойства, возможно, она и сама не может понять, в чем дело.

Подействовала на нее  и смерть бедного мистера Свейлза, которого сегодня утром со сломанной шеей нашли рядом с нашей скамьей. Он, должно быть, как говорил доктор, в испуге упал со скамьи навзничь; на лице замерло выражение страха и ужаса, люди говорили, что при виде его дрожь пробегает по телу. Бедный, славный старичок! Может быть, он увидел перед собой смерть!

Lucy is so sweet and sensitive that she feels influences more acutely than other people do. Just now she was quite upset by a little thing which I did not much heed, though I am myself very fond of animals. One of the men who came up here often to look for the boats was followed by his dog. The dog is always with him. They are both quiet persons, and I never saw the man angry, nor heard the dog bark.

During the service the dog would not come to its master, who was on the seat with us, but kept a few yards off, barking and howling. Its master spoke to it gently, and then harshly, and then angrily; but it would neither come nor cease to make a noise. It was in a sort of fury, with its eyes savage, and all its hairs bristling out like a cat’s tail when puss is on the war-path.

Finally the man, too, got angry, and jumped down and kicked the dog, and then took it by the scruff of the neck and half dragged and half threw it on the tombstone on which the seat is fixed. The moment it touched the stone the poor thing became quiet and fell all into a tremble. It did not try to get away, but crouched down, quivering and cowering, and was in such a pitiable state of terror that I tried, though without effect, to comfort it.

Lucy was full of pity, too, but she did not attempt to touch the dog, but looked at it in an agonised sort of way. I greatly fear that she is of too super-sensitive a nature to go through the world without trouble. She will be dreaming of this tonight, I am sure. The whole agglomeration of things—the ship steered into port by a dead man; his attitude, tied to the wheel with a crucifix and beads; the touching funeral; the dog, now furious and now in terror—will all afford material for her dreams.

I think it will be best for her to go to bed tired out physically, so I shall take her for a long walk by the cliffs to Robin Hood’s Bay and back. She ought not to have much inclination for sleep-walking then.

Люси так чувствительна, что все отражается на ней гораздо сильнее, чем на других. Она только что страшно взволновалась из-за сущего пустяка, на который я совершенно не обратила внимания, хотя и сама очень люблю собак: пришел какой-то господин, который и раньше часто приходил сюда за лодкой, в сопровождении своей собаки. Они оба очень спокойные существа: мне никогда не приходилось видеть этого человека сердитым, а собаку слышать лающей.

Во время панихиды собака ни за что не хотела подойти к своему хозяину, сидевшему вместе с нами на скамье, а стояла в нескольких ярдах от нас и выла. Хозяин ее говорил с ней сначала ласково, затем резко и, наконец, сердито; но она все не подходила и не переставала рычать. Она была в каком-то бешенстве: глаза ее дико сверкали, шерсть стояла дыбом.

Наконец хозяин ее разозлился, соскочил вниз и ударил собаку ногою, затем, схватив ее за шиворот, потащил и швырнул на надгробную плиту, на которой стояла наша скамейка. Но едва бедное животное коснулось камня, как тотчас же притихло и начало дрожать. Оно и не пыталось сойти, а как-то присело, дрожа и ежась, и находилось в таком ужасном состоянии, что я всячески старалась успокоить его, но безуспешно.

Люси тоже было жаль собаку, но она даже не пыталась погладить её, а лишь смотрела на неё в отчаянии. Мне кажется, она слишком чувствительна, чтобы жизнь е сложилась гладко. Наверняка ночью её будут преследовать кошмары: корабль, управляемый привязанным к штурвалу мертвецом с крестом и четками, трогательные похороны, собака, охваченная то бешенством, то страхом, - все это будет почвой для ее снов.

Я решила, что будет лучше, если Люси ляжет спать усталой физически, и поэтому повела ее пешком по утесам в бухту Робин Гуда и обратно. Надеюсь, теперь ей не захочется гулять во сне.