Bram Stoker 'Dracula' - Брэм Стокер 'Дракула'

Letter from Miss Mina Murray to Miss Lucy Westenra

9 мая

My dearest Lucy! Forgive my long delay in writing, but I have been simply overwhelmed with work. The life of an assistant schoolmistress is sometimes trying. I am longing to be with you, and by the sea, where we can talk together freely and build our castles in the air.

I have been working very hard lately, because I want to keep up with Jonathan’s studies, and I have been practising shorthand very assiduously. When we are married I shall be able to be useful to Jonathan, and if I can stenograph well enough I can take down what he wants to say in this way and write it out for him on the typewriter, at which also I am practising very hard.

He and I sometimes write letters in shorthand, and he is keeping a stenographic journal of his travels abroad. When I am with you I shall keep a diary in the same way. I don’t mean one of those two-pages-to-the-week-with-Sunday-squeezed-in-a-corner diaries, but a sort of journal which I can write in whenever I feel inclined.

I do not suppose there will be much of interest to other people; but it is not intended for them. I may show it to Jonathan some day if there is in it anything worth sharing, but it is really an exercise book. I shall try to do what I see lady journalists do: interviewing and writing descriptions and trying to remember conversations. With a little practice, one can remember all that goes on or that one hears said during a day. However, we shall see. I will tell you of my little plans when we meet.

I have just had a few hurried lines from Jonathan from Transylvania. He is well, and will be returning in about a week. I am longing to hear all his news. It must be so nice to see strange countries. I wonder if we—I mean Jonathan and I—shall ever see them together. There is the ten o’clock bell ringing. Good-bye. Your loving Mina.

Tell me all the news when you write. You have not told me anything for a long time. I hear rumours, and especially of a tall, handsome, curly-haired man???

Письмо мисс Мины Меррей к мисс Люси Вестерна

9 мая

Дорогая Люси! Прости за столь долгое молчание, но я была просто завалена работой. Жизнь завуча детской школы подчас ужасно утомительна. Мне так хочется тебя увидеть, посидеть на нашем месте у моря, где мы сможем болтать и строить воздушные замки.

Я очень много работал в последнее время, потому что я хочу идти в ногу с исследований Джонатана, и я занимаюсь стенографией очень усердно. Когда мы с Джонатаном поженимся, хочу ему помогать, он сможет диктовать мне, а я потом буду перепечатывать записи на машинке - я и этим сейчас много занимаюсь.

Мы с ним иногда переписываемся стенографически, и весь дневник о своей поездке за границу он тоже ведет стенографически. Когда я буду с тобой, я тоже буду вести дневник таким же образом. Я не имею в виду занудные записи по принципу "хочешь не хочешь, а два раза в неделю пиши и уж в воскресение непременно хоть что-нибудь да высоси из пальца", это будет своего рода журнал, который я буду вести по настроению.

Не думаю, что он будет интересен другим, разве что джонатану, и то не всегда, но это хорошее упражнение. Попробую, как журналистки, записывать разговоры на интересующие меня темы. После небольшой практики человек может в мельчайших деталях воспроизвести все, что происходило за день. Впрочем, поживем - увидим. О своих планах расскажу при встрече.

Только что получила несколько торопливых строчек от Джонатана из Трансильвании. Он, слава Богу, здоров и вернется приблизительно через неделю. Я жажду узнать от него все новости. Это, должно быть, очень интересно – видеть чужие страны. Не думаю, чтобы нам – я хочу сказать Джонатану и мне – удалось когда-нибудь вместе увидеть их. Вот часы бьют 10. До свидания! Любящая тебя Мина.

Пиши мне обо всех новостях. Ты мне уже давно ничего не сообщала. Ходят какие-то слухи о тебе и особенно о каком-то высоком красивом человеке с кудрявыми волосами?!

Letter, Lucy Westenra to Mina Murray

17, Chatham Street, Wednesday

My dearest Mina, I must say you tax me very unfairly with being a bad correspondent. I wrote to you twice since we parted, and your last letter was only your second. Besides, I have nothing to tell you. There is really nothing to interest you.

Town is very pleasant just now, and we go a good deal to picture-galleries and for walks and rides in the park. As to the tall, curly-haired man, I suppose it was the one who was with me at the last Pop. Some one has evidently been telling tales. That was Mr. Holmwood.

He often comes to see us, and he and mamma get on very well together; they have so many things to talk about in common. We met some time ago a man that would just do for you, if you were not already engaged to Jonathan. He is an excellent parti, being handsome, well off, and of good birth. He is a doctor and really clever.

Письмо Люси Вестенр к Мине Мюррэй

17 Четам-стрит. Среда

Дорогая моя Мина, ты очень несправедливо обвиняешь меня, называя неаккуратной корреспонденткой: я дважды писала тебе с тех пор, как мы расстались, а твое последнее письмо было только вторым. Кроме того, мне нечего тебе сообщить. Право, ничего нет такого, что могло бы тебя заинтересовать.

Теперь город оживился, мы посещаем картинные галереи, совершаем бесконечные прогулки по парку и катаемся верхом. Что же касается высокого кудрявого человека, то это, я думаю, тот самый, который был со мною на последнем концерте. По-видимому, кому-то захотелось посплетничать! Этот молодой человек – некто мистер Холмвуд.

Он часто бывает у нас, мама и он очень любят беседовать друг с другом; между ними много общего, и поэтому они находят массу тем для разговоров… Кстати, недавно мы встретились с одним господином, который был бы для тебя очень подходящей партией, если бы ты, конечно, не была уже помолвлена с Джонатаном. Он  - прекрасная партия, хорош собой, хорошего происхождения. Он на редкость умен, по профессии – доктор.

Just fancy! He is only nine-and-twenty, and he has an immense lunatic asylum all under his own care. Mr. Holmwood introduced him to me, and he called here to see us, and often comes now. I think he is one of the most resolute men I ever saw, and yet the most calm. He seems absolutely imperturbable. I can fancy what a wonderful power he must have over his patients.

He has a curious habit of looking one straight in the face, as if trying to read one’s thoughts. He tries this on very much with me, but I flatter myself he has got a tough nut to crack.

Doctor says that I afford him a curious psychological study, and I humbly think I do. I do not, as you know, take sufficient interest in dress to be able to describe the new fashions. Dress is a bore.

Mina, we have told all our secrets to each other since we were children; we have slept together and eaten together, and laughed and cried together; and now, though I have spoken, I would like to speak more. Mina, couldn’t you guess? I love him. I am blushing as I write, for although I think he loves me, he has not told me so in words. But oh, Mina, I love him; I love him! There, that does me good.

I wish I were with you, dear, sitting by the fire undressing, as we used to sit; and I would try to tell you what I feel. I do not know how I am writing this even to you. I am afraid to stop, or I should tear up the letter, and I don’t want to stop, for I do so want to tell you all. Let me hear from you at once, and tell me all that you think about it. Mina, I must stop. Good-night. Bless me in your prayers; and, Mina, pray for my happiness.

LUCY.

P.S. I need not tell you this is a secret. Good-night again.

Только вообрази! Как странно, что ему всего 29 лет, а между тем под его личным надзором находится уже громадная больница для душевнобольных. Нам его представил мистер Холмвуд; он теперь часто бывает у нас. Мне кажется, это чрезвычайно решительный человек с необыкновенным самообладанием. Он производит впечатление человека абсолютно непоколебимого; воображаю, какое влияние он оказывает на своих пациентов.

У него довольно необычайная манера смотреть человеку прямо в глаза, как будто он старается прочесть чужие мысли. Он пытается довольно часто проделать это со мной, но я льщу себя надеждой, что ему попался крепкий орешек.

Доктор сказал, что я представляю интересный для него психологический тип; при всей своей скромности я думаю, что он прав. Как ты знаешь, меня не очень интересуют наряды, поэтому ничего не могу сообщить тебе о новых модах. Платье - это скучно.

Мы с детства поверяли друг другу все наши секреты; мы вместе спали, вместе ели, вместе плакали и смеялись; и теперь, раз уж я заговорила, то хочу открыть тебе свою тайну. Мина! неужели ты не догадываешься? Я люблю его. Я краснею, когда пишу это, хотя надеюсь, что и он меня любит; но он мне этого еще не говорил. Но, Мина, я-то люблю его! Я люблю его! Ну вот, теперь мне стало легче.

Как хотелось бы быть теперь с тобою, дорогая моя! Сидеть полураздетыми у камина, как мы, бывало, сидели; вот когда бы я подробно рассказала тебе, что я переживаю. Я не понимаю, как у меня хватило силы написать об этом даже тебе! Отвечай мне сейчас же и скажи мне все, что ты об этом думаешь! Спокойной ночи. Мина! Помяни меня в твоих молитвах; помолись, Мина, за мое счастье.

Люси.

P. S. Мне, конечно, не нужно говорить тебе, что это тайна. Еще раз спокойной ночи.

Letter, Lucy Westenra to Mina Murray

24 May

My dearest Mina! Thanks, and thanks, and thanks again for your sweet letter. It was so nice to be able to tell you and to have your sympathy.

My dear, it never rains but it pours. How true the old proverbs are. Here am I, who shall be twenty in September, and yet I never had a proposal till today, not a real proposal, and today I have had three. Just fancy! THREE proposals in one day! Isn’t it awful! I feel sorry, really and truly sorry, for two of the poor fellows.

Oh, Mina, I am so happy that I don’t know what to do with myself. And three proposals! But, for goodness’ sake, don’t tell any of the girls, or they would be getting all sorts of extravagant ideas and imagining themselves injured and slighted if in their very first day at home they did not get six at least.

Some girls are so vain! You and I, Mina dear, who are engaged and are going to settle down soon soberly into old married women, can despise vanity.

Well, I must tell you about the three, but you must keep it a secret, dear, from every one, except, of course, Jonathan. You will tell him, because I would, if I were in your place, certainly tell Arthur. A woman ought to tell her husband everything—don’t you think so, dear?—and I must be fair. Men like women, certainly their wives, to be quite as fair as they are; and women, I am afraid, are not always quite as fair as they should be.

Письмо Люси Вестенр к Мине Мюррэй

24 мая

Дорогая моя Мина! Благодарю, благодарю, бесконечно благодарю за  ласковое письмо! Так было приятно, что я посвятила тебя в свои переживания и что ты так сердечно отнеслась ко мне.

Дорогая моя, а ведь правду говорит старая пословица: "не было ни гроша, а вдруг алтын!" 6 сентября мне минет 20 лет, и до сегодняшнего дня никто не делал мне предложения, а сегодня сразу три. Подумай только! Три предложения в один день. Не ужасно ли это! Из них два предложения меня прямо огорчили, нет, правда, мне положительно жаль этих двух бедняг.

О, Мина! Я так счастлива, что не знаю что мне делать! Но ради бога, не рассказывай никому из своих девочек - у них могут возникнуть всякие романтические идей, и они почувствуют себя обделенными, если в первый же день их возвращения домой им не сделают по крайней мере шесть предложений.

Некоторые девушки так тщеславны! Но мы с тобой, дорогая Мина, помолвлены, и в скором времени собираемся стать здравомыслящими замужними женщинами, нам чуждо тщеславие.

Я расскажу тебе о трех предложениях, но ты должна держать это в секрете, дорогая моя, от всех, кроме Джонатана. Ему ты, конечно, скажешь, так как, если бы я была на твоем месте, то наверное все говорила бы Артуру. Женщина должна рассказывать своему мужу вс - ты согласна со мной, дорогая? Мужчинам нравится, когда женщины, и прежде всего их жены, так же честны, как они сами, хотя, боюсь, в жизни не всегда так бывает.

Well, my dear, number One came just before lunch. I told you of him, Dr. John Seward, the lunatic-asylum man, with the strong jaw and the good forehead. He was very cool outwardly, but was nervous all the same. He almost managed to sit down on his silk hat, which men don’t generally do when they are cool, and then when he wanted to appear at ease he kept playing with a lancet in a way that made me nearly scream.

He spoke to me, Mina, very straightforwardly. He told me how dear I was to him, though he had known me so little, and what his life would be with me to help and cheer him. He was going to tell me how unhappy he would be if I did not care for him, but when he saw me cry he said that he was a brute and would not add to my present trouble.

Итак, дорогая моя, слушай: первый пришел как раз перед завтраком. Я уже говорила тебе о нем – это доктор Джон Сьюард, психиатр. У него такой сильный подбородок и замечательный лоб. Выглядел он спокойным, но я все-таки заметила, что он нервничает. Он чуть было не сел на свой цилиндр, хотя рассеянным его не назовешь, а в спокойном состоянии такое обычно не случается, потом, желая показать, что ничуть не смущен, он начал играть ланцетом, так что я чуть не закричала.

Он говорил со мной, Мина, прямо. Он сказал, как я ему сделалась дорога, несмотря на короткий срок нашего знакомства; говорил, что я была бы для него нравственной поддержкой и радостью жизни. Затем он говорил мне о том, как будет несчастлив, если я не отвечу на его чувство; но когда увидел мои слезы, то сейчас же прервал разговор на эту тему, назвав себя жестоким и сказав, что ни в коем случае не желает меня больше тревожить.

Then he broke off and asked if I could love him in time; and when I shook my head his hands trembled, and then with some hesitation he asked me if I cared already for any one else.  And then, Mina, I felt a sort of duty to tell him that there was some one. I only told him that much, and then he stood up, and he looked very strong and very grave as he took both my hands in his and said he hoped I would be happy, and that if I ever wanted a friend I must count him one of my best.

Oh, Mina dear, I can’t help crying: and you must excuse this letter being all blotted. Being proposed to is all very nice and all that sort of thing, but it isn’t at all a happy thing when you have to see a poor fellow, whom you know loves you honestly, going away and looking all broken-hearted, and to know that, no matter what he may say at the moment, you are passing quite out of his life. My dear, I must stop here at present, I feel so miserable, though I am so happy.

Прервав свои излияния, он спросил, не смогу ли я полюбить его в будущем; в ответ на это я отрицательно покачала головой; руки его задрожали; после некоторого колебания он спросил, не люблю ли я кого-нибудь другого. И тогда, Мина, я решила, что мой долг сказать ему правду. Услышав ответ, он встал и взяв обе мои руки в свои, сказал очень торжественным и серьезным тоном, что надеется, что я буду счастлива; кроме того просил меня запомнить, что если мне понадобится друг он при любых обстоятельствах будет к моим услугам.

О, дорогая Мина, я не могу удержаться от слез, и ты должна простить мне, что это письмо испорчено пятнами.  Конечно, очень приятно выслушивать предложения, все это очень мило, но ужасно горько видеть несчастного человека, который только что сказал тебе прямо и честно, что любит тебя – и уходит от тебя с разбитым сердцем, и ты знаешь: что бы он ни говорил в этот момент, тебя в его жизни уже не будет. Дорогая моя, я должна прервать письмо, так как чувствую себя отвратительно, даже несмотря на то, что бесконечно счастлива.

Evening

Arthur has just gone, and I feel in better spirits than when I left off, so I can go on telling you about the day.

Well, my dear, number Two came after lunch. He is such a nice fellow, an American from Texas, and he looks so young and so fresh that it seems almost impossible that he has been to so many places and has had such adventures. I sympathise with poor Desdemona when she had such a dangerous stream poured in her ear, even by a black man.

Вечером

Только что ушел Артур, и теперь я чувствую себя спокойнее, чем тогда, когда утром прервала это письмо; так что могу продолжать рассказывать дальнейшее.

Итак, дорогая моя, номер второй пришел после завтрака. Это американец из Техаса, очень славный малый, причем он до того молодо и свежо выглядит, что просто не верится его рассказам о путешествиях по стольким странам и о пережитых им приключениях. Я понимаю бедную Дездемону, не устоявшую перед потоком  рассказов, пусть даже из уст мавра.

Mr. Quincey P. Morris found me alone. It seems that a man always does find a girl alone. No, he doesn’t, for Arthur tried twice to make a chance, and I helping him all I could; I am not ashamed to say it now.

I must tell you beforehand that Mr. Morris doesn’t always speak slang—that is to say, he never does so to strangers or before them, for he is really well educated and has exquisite manners—but he found out that it amused me to hear him talk American slang, and whenever I was present, and there was no one to be shocked, he said such funny things. I am afraid, my dear, he has to invent it all, for it fits exactly into whatever else he has to say. But this is a way slang has. I do not know myself if I shall ever speak slang; I do not know if Arthur likes it, as I have never heard him use any as yet.

Мистер Квинси П. Моррис застал меня одну. Кажется, будто джентльмен всегда застает девушку одну. Хотя это не так: Артур дважды пытался поговорить со мной наедине, но несмотря на то, что я помогала ему, как могла - теперь я не стыжусь признаться в этом, - ничего не вышло.

Прежде всего я должна предупредить тебя, что мистер Моррис не всегда говорит на американском жаргоне – т.е. он слишком хорошо воспитан и образован, чтобы так разговаривать с чужими или при посторонних; но когда мы одни, в своем интимном кругу, то, думая меня этим развлечь, он страшно забавно болтает на своем потешном жаргоне и употребляет удивительно курьезные выражения; я думаю, он просто-напросто их выдумывает и вставляет во все свои речи; впрочем, это выходит у него очень удачно.

Well, Mr. Morris sat down beside me and looked as happy and jolly as he could, but I could see all the same that he was very nervous. He took my hand in his, and said ever so sweetly:

"Miss Lucy, I know I ain’t good enough to regulate the fixin’s of your little shoes, but I guess if you wait till you find a man that is you will go join them seven young women with the lamps when you quit. Won’t you just hitch up alongside of me and let us go down the long road together, driving in double harness?"

Итак, слушай дальше: мистер Моррис уселся около меня жизнерадостный и веселый как всегда, но заметно было, что и он нервничает. Он взял мою руку и нежно заговорил:

"Мисс Люси, я отлично знаю, что недостоин завязывать шнурки на ваших башмаках, но убежден, что если вы будете ждать, пока найдете достойного вас мужа, вы уподобитесь семи евангельским девам со светильниками. Так не взяться ли нам за руки и побрести по длинной дороге в одной упряжке, соединившись брачными узами?"

And then, my dear, before I could say a word he began pouring out a perfect torrent of love-making, laying his very heart and soul at my feet. He looked so earnest over it that I shall never again think that a man must be playful always, and never earnest, because he is merry at times. I suppose he saw something in my face which checked him, for he suddenly stopped, and said with a sort of manly fervour that I could have loved him for if I had been free:

Затем, дорогая моя, не успела я и слова сказать, как он разразился целым потоком любовных признаний, положив к моим ногам душу и сердце. На этот раз у него был такой серьезный вид, что я никогда больше не буду думать, будто беспечные мужчины всегда шутливы – нет, иногда они бывают и серьезны. Мне кажется, что он заметил что-то такое в моем выражении лица, что его задело за живое, так как он на минуту замолчал, а потом заговорил с еще большим жаром, с таким жаром, что за это одно я могла бы его полюбить, если бы мое сердце было свободно:

"Lucy, you are an honest-hearted girl, I know. I should not be here speaking to you as I am now if I did not believe you clean grit, right through to the very depths of your soul. Tell me, like one good fellow to another, is there any one else that you care for? And if there is I’ll never trouble you a hair’s breadth again, but will be, if you will let me, a very faithful friend."

My dear Mina, why are men so noble when we women are so little worthy of them? Here was I almost making fun of this great-hearted, true gentleman. I burst into tears—I am afraid, my dear, you will think this a very sloppy letter in more ways than one—and I really felt very badly. Why can’t they let a girl marry three men, or as many as want her, and save all this trouble? But this is heresy, and I must not say it. I am glad to say that, though I was crying, I was able to look into Mr. Morris’s brave eyes, and I told him out straight:— “

"Yes, there is some one I love, though he has not told me yet that he even loves me."

I was right to speak to him so frankly, for quite a light came into his face, and he put out both his hands and took mine—I think I put them into his—and said in a hearty way:

"Люси, вы девушка с чистым сердцем, я это знаю. Я бы не был здесь и не говорил бы с вами о том, о чем говорю сейчас, если бы не знал, что вы прямая, смелая и правдивая до глубины души. Поэтому прошу вас сказать мне прямо, как хороший человек сказал бы другому– есть ли у вас кто-нибудь в сердце, кого вы любите? Если есть, то даю слово никогда больше не касаться этого вопроса и остаться, если вы позволите, только вашим искренним другом."

Дорогая Мина, почему мужчины столь благородны, хотя мы, женщины, далеко не во всем достойны их? Ведь я только что чуть не высмеяла этого великодушного, истинного джентльмена. Я заплакала... Боюсь, моя дорогая, это очень сентиментальное письмо, но у меня действительно тяжело на сердце. Ну почему девушка не может выйти замуж сразу за троих мужчин или за всех, что хотят на ней жениться, тогда не будет всех этих трудностей? Но это ересь, мне не следует так говорить. Я рада, что хоть и заплакала, но все-таки сумела посмотреть в глаза мистеру Моррису и откровенно сказать ему:

"Да, я люблю другого, хотя он до сих пор еще не признавался мне в любви…"

Я была права, что сказала ему откровенно, так как после моего признания он как-то весь посветлел, протянув руки, взял мои – кажется, я сама протянула их, – и очень сердечно произнес:

"That’s my brave girl. It’s better worth being late for a chance of winning you than being in time for any other girl in the world. Don’t cry, my dear. If it’s for me, I’m a hard nut to crack; and I take it standing up. If that other fellow doesn’t know his happiness, well, he’d better look for it soon, or he’ll have to deal with me. Little girl, your honesty and pluck have made me a friend, and that’s rarer than a lover; it’s more unselfish anyhow. My dear, I’m going to have a pretty lonely walk between this and Kingdom Come. Won’t you give me one kiss? It’ll be something to keep off the darkness now and then. You can, you know, if you like, for that other good fellow—he must be a good fellow, my dear, and a fine fellow, or you could not love him—hasn’t spoken yet."

"Вы - мужественная девушка. Лучше опоздать, сделав предложение вам, чем вовремя выиграть сердце всякой другой девушки. Не плачьте, дорогая! Не стоит из-за меня волноваться, я тверд и не пропаду, и стойко перенесу свою неудачу. Но если тот малый, не подозревающий о своем счастье, не скоро догадается о нем, то он будет иметь дело со мною. Маленькая деточка, ваша искренность и честность сделали меня вашим другом; имейте в виду, это встречается реже, чем возлюбленный; во всяком случае, друг менее эгоистичен. Дорогая! мне придется совершить довольно длинное, тоскливое путешествие, пока я не отправлюсь к праотцам, поэтому очень прошу подарить мне один поцелуй – это озарит мою мрачную жизнь; вы имеете право осчастливить меня им, конечно, если только захотите, дорогая, ведь тот замечательный малый – он должен быть замечательным, иначе вы бы его не полюбили – еще не делал вам предложения."

That quite won me, Mina, for it was brave and sweet of him, and noble, too, to a rival—wasn’t it?—and he so sad; so I leant over and kissed him. He stood up with my two hands in his, and as he looked down into my face—I am afraid I was blushing very much—he said:

"Little girl, I hold your hand, and you’ve kissed me, and if these things don’t make us friends nothing ever will. Thank you for your sweet honesty to me, and good-bye."

He wrung my hand, and taking up his hat, went straight out of the room without looking back, without a tear or a quiver or a pause; and I am crying like a baby. Oh, why must a man like that be made unhappy when there are lots of girls about who would worship the very ground he trod on? I know I would if I were free—only I don’t want to be free.

Этим он меня окончательно победил. Мина, ведь это было мужественно и нежно и благородно для соперника – не правда ли? И при том он был так опечален; я нагнулась к нему и поцеловала его. Он поднялся, держа мои руки в своих и, когда посмотрел мне прямо в лицо, я ужасно покраснела; затем он сказал:

"Маленькая деточка, вот я держу ваши ручки, вы меня поцеловали; если после всего этого мы с вами не станем добрыми друзьями, то больше случая не представится. Благодарю вас за вашу нежность и честность по отношению ко мне и… до свидания."

Он выпустил мои руки, взял шляпу и, ни разу не оглянувшись, прямо прошел к двери, без слез, без колебаний и без волнений; а я вот плачу как ребенок.  Почему такой человек должен быть несчастлив, когда вокруг столько девушек, способных оценить его и боготворить саму землю, по которой он ступает? Я бы так и делала, если бы была свободна, но мне не хочется быть свободной.

Ever your loving Lucy.

P.S. Oh, about number Three—I needn’t tell you of number Three, need I? Besides, it was all so confused; it seemed only a moment from his coming into the room till both his arms were round me, and he was kissing me. I am very, very happy, and I don’t know what I have done to deserve it. I must only try in the future to show that I am not ungrateful to God for all His goodness to me in sending to me such a lover, such a husband, and such a friend.

Goodbye.

Вечно любящая тебя, Люси.

P. S. О номере третьем мне, верно, не нужно и сообщать тебе? Все произошло так беспорядочно; мне показалось, что все произошло в одно мгновение; По-моему, не успел он войти в комнату, как руки его схватили меня, и он покрыл меня поцелуями. Я очень, очень счастлива и положительно не знаю, чем я заслужила это счастье. Я должна только стараться в будущем показать, как я благодарна Богу за его доброту, за то, что Он послал мне такого возлюбленного, такого мужа и такого друга.

До свидания.

Dr. Seward’s Diary. (Kept in phonograph)

25 May

Ebb tide in appetite to-day. Cannot eat, cannot rest, so diary instead. Since my rebuff of yesterday I have a sort of empty feeling; nothing in the world seems of sufficient importance to be worth the doing.... As I knew that the only cure for this sort of thing was work, I went down amongst the patients.

I picked out one who has afforded me a study of much interest. He is so quaint that I am determined to understand him as well as I can. Today I seemed to get nearer than ever before to the heart of his mystery.

I questioned him more fully than I had ever done, with a view to making myself master of the facts of his hallucination. In my manner of doing it there was, I now see, something of cruelty. I seemed to wish to keep him to the point of his madness—a thing which I avoid with the patients.

R. M. Renfield, ætat 59. Sanguine temperament; great physical strength; morbidly excitable; periods of gloom, ending in some fixed idea which I cannot make out.

I presume that the sanguine temperament itself and the disturbing influence end in a mentally-accomplished finish; a possibly dangerous man, probably dangerous if unselfish.

Дневник доктора Сьюарда (Записано фонографически)

25 мая

Полное отсутствие аппетита. Не могу есть, не могу отдыхать, так что вместо всего – дневник. После вчерашнего отказа чувствую какую-то пустоту. Кажется, на свете нет ничего важного, ради чего стоило бы что-либо делать. В моем нынешнем состоянии единственное облегчение – работа, поэтому я и отправился к своим больным.

Особенно долго провозился с одним пациентом, который меня глубоко интересует у него очень странные идеи. Он до того не похож на обыкновенного сумасшедшего, что я твердо решил изучить его подробнее; сегодня мне удалось подойти ближе чем когда-либо к сущности его тайны.

Я положительно забросал его вопросами, расспрашивал о всех причинах его галлюцинации; конечно, это было жестоко с моей стороны. Теперь я это вижу. Я как бы старался поймать центральную точку его ненормальности – вещь, которой я избегаю у других пациентов.

Р. М. Рэнфилд, 59 лет. Сангвинический темперамент; большая физическая сила; болезненно возбуждающийся; периодически подвергается припадкам уныния, завершающимися навязчивой идеей, которую я не могу определить.

Я думаю, сангвинический темперамент доведет пациента до полного умственного помешательства; возможно, что он опасен; даже очень вероятно, что это опасный, хотя и бескорыстный человек.

Letter, Quincey P. Morris to Hon. Arthur Holmwood

25 May

My dear Art! We’ve told yarns by the campfire in the prairies; and dressed one another’s wounds after trying a landing at the Marquesas; and drunk healths on the shore of Titicaca. There are more yarns to be told, and other wounds to be healed, and another health to be drunk.

Won’t you let this be at my campfire tomorrow night? I have no hesitation in asking you, as I know a certain lady is engaged to a certain dinner-party, and that you are free.

There will only be one other, our old pal at the Korea, Jack Seward. He’s coming, too, and we both want to mingle our weeps over the wine-cup, and to drink a health with all our hearts to the happiest man in all the wide world, who has won the noblest heart that God has made and the best worth winning.

We promise you a hearty welcome, and a loving greeting, and a health as true as your own right hand. We shall both swear to leave you at home if you drink too deep to a certain pair of eyes. Come!

Yours, as ever and always, Quincey P. Morris

Письмо Квинси Морриса уважаемому Артуру Холмвуду

25 мая

Дорогой мой Арчи! Мы рассказывали друг другу истории при бивуачном огне в прериях, перевязывали друг другу раны после попытки высадиться на Маркизах и пили за наше общее здоровье на берегах Титикаки. Теперь у нас найдется еще больше материала для рассказов, найдутся другие раны, которые нужно залечить, и есть за чье здоровье выпить.

Не хотите ли вы прийти завтра вечером к моему бивуачному костру? Зову вас без колебаний, так как мне известно, что некая леди приглашена завтра в гости, значит, вы будете свободны.

К нам присоединится наш старый товарищ, с которым мы были в Корее, -  Джек Сьюард. Он тоже придет, и мы оба будем пить за здоровье счастливейшего из смертных, который любим благороднейшим и достойнейшим сердцем.

Мы обещаем вам сердечный прием и любовь и будем пить только за ваше здоровье, в чем клянусь вашей правой рукой. Кроме того, мы готовы дать вам клятву, что доставим вас домой лично, если окажется, что вы выпили слишком за некую, известную вам, пару глаз. Итак, приезжайте!

Вечно и неизменно ваш, Квинси Моррис

Telegram from Arthur Holmwood to Quincey P. Morris.

26 May

Count me in every time. I bear messages which will make both your ears tingle.

Art

Телеграмма от Артура Холмвуда Квинси П. Моррису

26 мая

Рассчитывайте на меня во всяком случае. У меня есть новость, которая заставит вас развесить уши.

Арчи