Fournier stared hard at her for a moment or two. Then, satisfied that she was speaking the truth, he turned away with a gesture of discouragement.

"It is a pity," he said. "You acted honorably, mademoiselle, but it is a pity."

"I cannot help it, monsieur. I am sorry."

Fournier sat down and drew a notebook from his pocket.

"When I questioned you before, you told me, mademoiselle, that you did not know the names of madame's clients. Yet, just now, you speak of them whining and asking for mercy. You did, therefore, know something about these clients of Madame Giselle's?"

"Let me explain, monsieur. Madame never mentioned a name. She never discussed her business. But all the same, one is human, is one not? There are ejaculations, comments. Madame spoke to me sometimes as she would to herself."

Poirot leaned forward.

"If you would give us an instance, mademoiselle -" he said.

"Let me see – ah, yes – say a letter comes. Madame opens it. She laughs – a short dry laugh. She says, 'You whine and you snivel, my fine lady. All the same, you must pay.' Or she would say to me, 'What fools! What fools! To think I would lend large sums without proper security. Knowledge is security, Élise. Knowledge is power.' Something like that she would say."

"Madame's clients who came to the house – did you ever see any of them?"

Фурнье мрачно смотрел на нее минуту-две. Затем, удовлетворённый тем, что она сказала правду, отвернулся, обескураженно махнув рукой.

"Жаль,"  сказал он. "Вы действовали честно, мадмуазель, но все же очень, очень жаль."

"Ничем не могу вас помочь, мсье. Простите."

Фурнье сел и вытащил из кармана блокнот.

"Когда я допрашивал вас раньше, мадемуазель, вы сказали, что не знаете имен клиентов мадам. А сейчас говорите о том, что они хныкали и просили о пощаде. Значит, кое что вы знаете о клиентах мадам Жизели?"

"Позвольте мне объяснить, мсье. Мадам никогда не называла имен. Она никогда не обсуждала свои дела. Но всё же, человек есть человек, не так ли? Были восклицания, замечания. Иногда мадам разговаривала со мной, будто сама с собою.

Пуаро наклонился вперёд..

"Если бы вы привели пример, мадмуазель..."  сказал он.

"Погодите... Ах, да!.. Ну, вот, например, приходит письмо — мадам вскрывает его. Смеется коротким, сухим смешком. И говорит: 'Вы хнычете и плачетесь, моя дорогая леди. Ничего, все равно вам придется платить'. Или обращается ко мне: 'Какие глупцы! Ну и глупцы! Думают, я стану ссужать им большие суммы без гарантии! Осведомленность — вот мои гарантии, Элиза! Осведомленность — это власть!' Примерно так она и говорила."

"А вы видели когда-нибудь клиентов мадам, приходивших в дом?"

"No, monsieur – at least hardly ever. They came to the first floor only, you understand. And very often they came after dark."

"Had Madame Giselle been in Paris before her journey to England?"

"She returned to Paris only the afternoon before."

"Where had she been?"

"She had been away for a fortnight – to Deauville, Le Pinet, Paris – Plage and Wimereaux – her usual September round."

"Now think, mademoiselle. Did she say anything – anything at all – that might be of use?"

Élise considered for some moments. Then she shook her head.

"No, monsieur," she said, "I cannot remember anything. Madame was in good spirits. Business was going well, she said. Her tour had been profitable. Then she directed me to ring up Universal Air Lines and book a passage to England for the following day. The early-morning service was booked, but she obtained a seat on the twelve-o'clock service."

"Did she say what took her to England? Was there any urgency about it?"

"Oh, no, monsieur. Madame journeyed to England fairly frequently. She usually told me the day before."

"Did any clients come to see madame that evening?"

"I believe there was one client, monsieur, but I am not sure. Georges, perhaps, would know. Madame said nothing to me."

Fournier took from his pockets various photographs – mostly snapshots, taken by reporters, of various witnesses leaving the coroner's court.

"Can you recognize any of these, mademoiselle?"

Élise took them and gazed at each in turn. Then she shook her head.

"No, monsieur."

"We must try Georges then."

"Yes, monsieur. Unfortunately, Georges has not very good eyesight. It is a pity."

"Нет, мсье, очень-очень редко. Понимаете, они приходили только на первый этаж, и чаще всего после наступления темноты."

"Была ли мадам в Париже перед поездкой в Англию?"

"Она возвратилась в Париж только накануне, в полдень."

"А где она была?"

"В течение двух недель она была в Довиле, в Ле Пине, на Пари-Пляж и в Вимере — ее обычное сентябрьское турне."

"Теперь подумайте, мадемуазель, не говорила ли она вам чего-нибудь такого, что могло бы оказаться для нас полезным?"

Элиза немного подумала. Затем покачала головой.

"Нет, мсье,"  сказала она. "Ничего такого не могу припомнить. Мадам была в настроении. Сказала, что дела идут хорошо. Ее турне было доходным. Затем велела мне позвонить в 'Юниверсал эйрлайнз компани' и заказать билет на завтра на самолет в Англию. Билетов на утро уже не было, но она получила билет на двенадцатичасовой рейс.

"Она не сказала, зачем летит в Англию? Какие-то срочные дела?

"О, нет, мсье. Мадам довольно часто отлучалась в Англию. О поездке обычно сообщала мне накануне."

"В тот вечер у мадам были клиенты?"

"Кажется, был один клиент, но я не уверена. Жорж, возможно, знает лучше. Мне мадам ничего не сказала.

Фурнье вытащил из кармана фотографии — в большинстве моментальные снимки свидетелей, выходивших от следователя.

"Узнаете ли вы кого-нибудь из них, мадмуазель?"

Элиза взяла снимки, просмотрела все по очереди. Затем покачала головой:

"Нет, мсье."

"Тогда придется спросить у Жоржа."

"Да, мсье. Но, к несчастью, у Жоржа неважное зрение. А жаль."

Fournier rose.

"Well, mademoiselle, we will take our leave. That is, if you are quite sure that there is nothing – nothing at all – that you have omitted to mention?"

"I? What – what could there be?"

Élise looked distressed.

"It is understood then… Come, M. Poirot… I beg your pardon. You are looking for something?"

Poirot was indeed wandering round the room in a vague searching way.

"It is true," said Poirot. "I am looking for something I do not see."

"What is that?"

"Photographs. Photographs of Madame Giselle's relations – of her family."

Élise shook her head.

"She had no family, madame. She was alone in the world."

"She had a daughter," said Poirot.

"Yes, that is so. Yes, she had a daughter."

Élise sighed.

"But there is no picture of that daughter?" Poirot persisted.

"Oh, monsieur does not understand. It is true that madame had a daughter, but that was long ago, you comprehend. It is my belief that madame had never seen that daughter since she was a tiny baby."

"How was that?" demanded Fournier sharply.

Élise's hands flew out in an expressive gesture.

Фурнье поднялся.

"Ладно, мадмуазель, мы уходим. Но вы совершенно уверены, что ни о чем, абсолютно ни о чем не позабыли упомянуть?"

"Я? Но... Но что же это может быть?"

"Все понятно. Пойдемте, мсье Пуаро? Прошу прощения, вы что-то ищете?"

Пуаро действительно бродил по комнате, рассеянно ища что-то.

"Да,"  сказал Пуаро. "Я ищу что-то, чего я здесь не вижу.

"Что?"

"Фотографии. Фотографии родственников мадам Жизель, её семьи?

Элиза вздохнула:

"У мадам не было семьи. Она была совсем одна на свете."

"У нее была дочь," напомнил Пуаро.

"Да, это так. У нее была дочь..."

"Элиза вздохнула."

"Но здесь нет портрета ее дочери," настаивал Пуаро.

"О, мсье не понимает. Это правда, что у мадам была дочь, но, понимаете ли, то было очень давно. Я думаю, мадам не видела своей дочери с тех пор, как та была еще совсем ребенком."

"Как так?"  резко требовал Фурнье.

Элиза развела руки в выразительном жесте.

"I do not know. It was in the days when madame was young. I have heard that she was pretty then. Pretty and poor. She may have been married. She may not. Myself, I think not. Doubtless some arrangement was made about the child. As for madame, she had the smallpox, she was very ill, she nearly died. When she got well, her beauty was gone. There were no more follies, no more romance. Madame became a woman of business."

"But she left her money to this daughter?"

"That is only right," said Élise. "Who should one leave one's money to except one's own flesh and blood? Blood is thicker than water. And madame had no friends. She was always alone. Money was her passion. To make more and more money. She spent very little. She had no love for luxury."

"She left you a legacy. You know that?"

"But yes, I have been informed. Madame was always generous. She gave me a good sum every year as well as my wages. I am very grateful to madame."

"Well," said Fournier, "we will take our leave. On the way out I will have another word with old Georges."

"Permit me to follow you in a little minute my friend," said Poirot.

"As you wish."

Fournier departed.

Poirot roamed once more round the room, then sat down and fixed his eyes on Élise. Under his scrutiny the Frenchwoman got slightly restive.

"Is there anything more monsieur requires to know?"

"Mademoiselle Grandier," said Poirot, "do you know who murdered your mistress?"

"No, monsieur. Before the good God, I swear it."

She spoke very earnestly, Poirot looked at her searchingly, then bent his head.

"Не знаю. Тогда мадам была совсем молоденькой. Я слышала, она была красивой, говорят, очень красивой и несчастной. Возможно, вышла замуж, а может, и нет. Я думаю, что нет. Безусловно, ребенка она как-то пристроила. А что касается мадам, у неё была оспа, она была очень больна и чуть не умерла. А когда выздоровела, красота ее исчезла. Не было больше безумств и романов. Мадам стала деловой женщиной."

"Но она же оставила деньги своей дочери?"

"Что верно, то верно,"  сказала Элиза. "Кому же можно оставить деньги, как не собственной плоти и крови? Кровь гуще воды, а друзей мадам не имела. Она всегда жила одиноко. Деньги были ее страстью — она стремилась делать больше и больше денег. А тратила мало, не привыкла к роскоши."

"Да, мне уже сообщили. Мадам всегда была щедрой. Каждый год она давала мне еще небольшую сумму, сверх положенного жалованья. Я так благодарна мадам."

"Ну что ж,"  вздохнул Фурнье. "Мы уходим. По пути я поговорю со старым Жоржем."

"Позвольте мне последовать за вами минутой позже, мой друг," сказал Пуаро.

"Как хотите..."

Фурнье удалился.

Пуаро еще раз прошелся по комнате, затем опустился на стул и посмотрел на Элизу. Под его испытующим взглядом француженка забеспокоилась.

"Мсье хочет узнать еще о чем-нибудь?"

"Мадмуазель Грандье,"  без обиняков начал Пуаро, "вы знаете, кто убил вашу хозяйку?"

"Нет, мсье. Клянусь богом!"

Она говорила искренне. Пуаро пристально взглянул на нее и опустил голову.

"I accept that. But knowledge is one thing, suspicion is another. Have you any idea – an idea only – who might have done such a thing?"

"I have no idea, monsieur. I have already said so to the agent of police."

"You might say one thing to him and another thing to me."

"Why do you say that, monsieur? Why should I do such a thing?"

"Because it is one thing to give information to the police and another thing to give it to a private individual."

A look of indecision came over her face. She seemed to be thinking. Watching her very closely, Poirot leaned forward and spoke:

"Shall I tell you something, Mademoiselle Grandier? It is part of my business to believe nothing I am told – nothing, that is, that is not proved. I do not suspect first this person and then that person; I suspect everybody. Anybody connected with a crime is regarded by me as a criminal until that person is proved innocent."

Elsie Grandier scowled at him angrily.

"Are you saying that you suspect me – me – of having murdered madame? It is too strong, that!"

Her large bosom rose and fell tumultuously.

"No, Élise," said Poirot, "I do not suspect you of having murdered madame. Whoever murdered madame was a passenger in the aeroplane. Therefore, it was not your hand that did the deed. But you might have been an accomplice before the act. You might have passed on to someone the details of madame's journey."

"I did not. I swear I did not."

Poirot looked at her again for some minutes in silence. Then he nodded his head.

"Я верю. Но знать — это одно, а подозревать совсем другое. Нет ли у вас подозрения, только подозрения — о том, кто бы мог это сделать?"

"У меня нет подозрений, мсье. Я уже сказала об этом агенту полиции."

"Вы можете ему говорить одно, а мне — другое."

"Почему так, мсье? Зачем так поступать?"

"Потому что одно дело давать информацию полиции и совсем другое давать ее частному лицу."

В глазах Элизы появилось выражение нерешительности. Казалось, она раздумывала. Пристально разглядывая её, Пуаро наклонился к ней и  заговорил:

"Сказать вам что-то, мадмуазель Грандье? Часть моего занятия состоит в том, чтобы ничему не верить, ничему из того, что мне говорят, ничему, что не доказано. Я не подозреваю сперва одного, а потом другого. Я подозреваю всех. Каждого, кто имеет отношение к преступлению, я рассматриваю как преступника до тех пор, пока его невиновность не будет доказана.

Элиза Грандье бросила на Пуаро сердитый взгляд.

"Вы подозреваете меня? Меня? В убийстве мадам?! Ну, это уж слишком!"

Её большая грудь шумно поднималась и опускалась.

"Нет, Элиза," сказал Пуаро. "Я не подозреваю вас в убийстве мадам. Убийца был пассажиром самолета. Убийство совершено не вашей рукой. Но вы вольно или невольно могли оказаться соучастницей убийцы. Вы могли заранее сообщить кому-нибудь о предстоящем путешествии мадам."

"Но я не делала этого! Клянусь вам!"

Пуаро молча посмотрел на нее, затем кивнул.

"I believe you," he said. "But, nevertheless, there is something that you conceal… Oh, yes, there is! Listen, I will tell you something. In every case of a criminal nature one comes across the same phenomena when questioning witnesses. Everyone keeps something back. Sometimes – often, indeed – it is something quite harmless, something, perhaps, quite unconnected with the crime, but – I say it again – there is always something. That is so with you. Oh, do not deny! I am Hercule Poirot and I know. When my friend M. Fournier asked you if you were sure there was nothing you had omitted to mention, you were troubled. You answered, unconsciously, with an evasion. Again just now when I suggested that you might tell me something which you would not care to tell the police, you very obviously turned the suggestion over in your mind. There is, then, something. I want to know what that something is."

"It is nothing of importance."

"Possibly not. But all the same, will you not tell me what it is? Remember," he went on, "I am not of the police."

"That is true," said Élise Grandier. She hesitated, and went on: "Monsieur, I am in a difficulty. I do not know what madame herself would have wanted me to do."

"There is a saying that two heads are better than one. Will you not consult me? Let us examine the question together."

Élise still looked at him doubtfully. He said with a smile:

"You are a good watch dog, Élise. It is a question, I see, of loyalty to your dead mistress?"

"That is quite right, monsieur. Madame trusted me. Ever since I entered her service I have carried out her instructions faithfully."

"You were grateful, were you not, for some great service she had rendered you?"

"Monsieur is very quick. Yes, that is true. I do not mind admitting it. I had been deceived, monsieur, my savings stolen, and there was a child. Madame was good to me. She arranged for the baby to be brought up by some good people on a farm – a good farm, monsieur, and honest people. It was then, at that time, that she mentioned to me that she, too, was a mother."

"Я вам верю,"  сказал он. "Тем не менее вы что-то скрываете. Да-да! Послушайте, что я вам скажу. В каждом деле криминального характера при допросе свидетелей сталкиваешься с поразительным явлением: каждый что-то утаивает. Иногда, на самом деле, часто, это 'что-то' совершенно безобидное, не имеющее никакого отношения к преступлению. Но я говорю вам: такое 'что-то' есть всегда. Вот так и с вами. О, не отрицайте! Я — Эркюль Пуаро, и я знаю. Когда мой друг мсье Фурнье спросил, не забыли ли вы сказать о чем-либо, вы забеспокоились. И постарались уклониться от ответа. А сейчас снова, когда я предположил, что вы можете сказать мне кое-что, чего не сочли нужным сообщить полиции, вы обдумывали мое предположение. Значит, что-то такое есть! И я должен знать, что именно!"

"Оно не имеет никакого значения."

"Возможно, не имеет. Но все равно, разве вы мне не скажете, что это? Помните,"  продолжал он, "я не из полиции."

"Да, правда,"  сказала, Элиза Грандье. Она продолжала, колебаясь: "Мсье, я в затруднении. Не знаю, какого поступка потребовала бы сейчас от меня мадам!"

"Один ум хорошо, а два — лучше. Вы не хотите посоветоваться со мной? Давайте исследуем этот вопрос вместе."

Элиза все еще глядела на него с сомнением. Пуаро сказал с улыбкой:

"Вы — как хороший сторожевой пес, Элиза. Понимаю, вы думаете о верности вашей умершей хозяйке!"

"Это так, мсье. Мадам доверяла мне. С того времени, как я начала служить у нее, я точно выполняла все ее инструкции."

"Вы были признательны ей за какую-то большую услугу, которую она вам оказала в свое время, не так ли?"

"Мсье очень торопится. Да, это правда, этого я не отрицаю. Я была обманута, мсье, мои сбережения украли, а у меня был ребенок. Мадам была так добра ко мне. Она договорилась и устроила моего ребенка на ферму, к хорошим людям, — на хорошую ферму, мсье, к честным людям. Тогда-то она и упомянула впервые, что тоже была матерью."

"Did she tell you the age of her child, where it was, any details?"

"No, monsieur; she spoke as of a part of her life that was over and done with. It was best so, she said. The little girl was well provided for and would be brought up to a trade or profession. It would also inherit her money when she died."

"She told you nothing further about this child or about its father?"

"No, monsieur, but I have an idea. I have an idea that the father of the child was an Englishman."

"What, exactly, do you think gave you that impression?"

"Nothing definite. It is just that there was a bitterness in madame's voice when she spoke of the English. I think, too, that in her business transactions she enjoyed having anyone English in her power. It is an impression only."

"Yes, but it may be a very valuable one. It opens up possibilities… Your own child. Mademoiselle Élise? Was it a girl or a boy?"

"A girl, monsieur. But she is dead – dead these five years now."

"Ah, all my sympathy."

There was a pause.

"And now, Mademoiselle Élise," said Poirot, "what is this something that you have hitherto refrained from mentioning?"

Élise rose and left the room. She returned a few minutes later with a small shabby black notebook in her hand.

"Она рассказывала вам какие-нибудь подробности: возраст ее ребенка, например, где он находится?"

"Нет, мсье. Она говорила только, что с этим покончено. Так лучше, сказала она, маленькая девочка хорошо и надежно устроена и обеспечена, ей предоставят работу, а мадам оставит ей в наследство все свои деньги."

"И больше она ничего никогда не говорила вам о своем ребенке или об его отце?"

"Нет, мсье, просто у меня есть кое-какие соображения... Но, понимаете, это только подозрение... Я думаю, что отцом ее ребенка был англичанин."

"Почему же у вас сложилось такое впечатление?"

"Не могу сказать ничего определенного. Только в голосе мадам всегда слышалась горечь, когда она говорила об англичанах. Когда она заключала сделки, она наслаждалась, если в ее власти оказывался англичанин. Но это всего лишь мое впечатление..."

"Да, но, быть может, очень ценное! Оно открывает нам возможность... А ваш собственный ребенок; мадмуазель Элиза? Это мальчик или девочка?"

"Девочка, мсье. Она умерла... Вот уже пять лет..."

"О, примите мои соболезнования..."

Наступило молчание.

"А сейчас, мадмуазель Элиза,"  напомнил Пуаро, "что же это такое, о чем вы до сих пор мне так и не сказали?"

Элиза поднялась и вышла из комнаты. Через несколько минут она вернулась, держа в руках потрепанную черную записную книжку.

"This little book was madame's. It went with her everywhere. When she was about to depart for England, she could not find it. It was mislaid. After she had gone, I found it. It had dropped down behind the head of the bed. I put it in my room to keep until madame should return. I burned the papers as soon as I heard of madame's death, but I did not burn the book. There were no instructions as to that."

"When did you hear of madame's death? You heard it from the police, did you not?" said Poirot. "They came here and examined madame's papers. They found the safe empty and you told them that you had burned the papers, but actually you did not burn the papers until afterwards."

"It is true, monsieur," admitted Élise. "Whilst they were looking in the safe, I removed the papers from the trunk. I said they were burned, yes. After all, it was very nearly the truth. I burned them at the first opportunity. I had to carry out madame's orders. You see my difficulty, monsieur? You will not inform the police? It might be a very serious matter for me."

"I believe, Mademoiselle Élise, that you acted with the best intentions. All the same, you understand, it is a pity – a great pity. But it does no good to regret what is done and I see no necessity for communicating the exact hour of the destruction to the excellent M. Fournier. Now let me see if there is anything in this little book to aid us."

"I do not think there will be, monsieur," said Élise, shaking her head. "It is madame's private memorandums, yes, but there are numbers only. Without the documents and files, these entries are meaningless."

Unwillingly, she held out the book to Poirot. He took it and turned the pages. There were penciled entries in a sloping foreign writing. They seemed to be all of the same kind.

A number followed by a few descriptive details such as:

CX 265. Colonel's wife. Stationed Syria. Regimental funds.

GF 342. French Deputy, Stavisky connection.

There were perhaps twenty entries in all. At the end of the book were penciled memoranda of dates or places such as:

Le Pinet, Monday. Casino, 10:30. Savoy Hotel, 5 o'clock. A.B.C. Fleet Street 11 o'clock.

None of these were complete in themselves, and seemed to have been put down less as actual appointments than as aids to Giselle's memory.

Élise was watching Poirot anxiously.

"It means nothing, monsieur, or so it seems to me. It was comprehensible to madame, but not to a mere reader."

Poirot closed the book and put it in his pocket.

"This may be very valuable, mademoiselle. You did wisely to give it to me. And your conscience may be quite at rest. Madame never asked you to burn this book."

"That is true," said Élise, her face brightening a little.

"Therefore, having no instructions, it is your duty to hand this over to the police. I will arrange matters with M. Fournier so that you shall not be blamed for not having done so sooner."

"Monsieur is very kind."

Poirot rose.

"I will go now and join my colleague. Just one last question: When you reserved a seat in the aeroplane for Madame Giselle, did you ring up the aerodrome at Le Bourget or the office of the company?"

"I rang up the office of Universal Air Lines, monsieur."

"And that, I think, is in the Boulevard des Capucines?"

"That is right, monsieur; Boulevard des Capucines."

Poirot made a note in his little book; then, with a friendly nod, he left the room.

Эта книжечка принадлежала мадам. Мадам постоянно носила ее с собой. Но когда она собиралась ехать в Англию, то не смогла ее найти. Когда мадам уехала, я нашла книжку. Она завалилась за изголовье постели. Книжку я спрятала у себя в комнате до возвращения мадам. А как только услыхала о смерти мадам, я сожгла все ее бумаги, кроме этой книжечки. У меня на этот счет не было никаких указаний мадам."

"Когда вы услыхали о смерти мадам? Впервые вы услыхали это от полиции, не так ли?"  спросил Пуаро. "Полицейские пришли сюда и стали искать бумаги мадам. Сейф они нашли пустым, и тогда вы сказали, что сожгли бумаги, хотя на самом деле сожгли их значительно позже, не так ли?"

"Это верно, мсье,"  со вздохом призналась Элиза. "Пока они рассматривали сейф, я достала из сундука бумаги. И сказала, что сожгла их, да. Но, в конце концов, это было почти правдой. Я сожгла бумаги при первой возможности. Я должна была выполнить приказание мадам. Видите, мсье, с какими трудностями мне пришлось столкнуться? Вы не сообщили об этом в полицию? Это очень важно для меня."

"Я верю, мадмуазель Элиза, что вы действовали с наилучшими намерениями. Но все равно жаль... Очень жаль, что так получилось. Однако сожалениями делу не поможешь. Я не вижу необходимости сообщать точное время уничтожения бумаг нашему великолепному мсье Фурнье. А теперь позвольте мне посмотреть, не может ли книжечка чем-нибудь нам помочь."

"Не думаю, что там что-то есть, мсье,"  сказала Элиза, покачав головой. "Здесь личные заметки мадам, одни только цифры. Без документов записи не имеют никакого значения."

Она неохотно вручила книжечку Пуаро. Он взял ее и полистал. Это были карандашные записи сделанные наклонным почерком. Они все, казалось, были на один лад — номер и несколько деталей.

«CX 265. Жена полковника. Останавливалась в Сирии. Фонд полка».

«GF 342. Французский депутат. Знакомый Ставинского».

Всего их было около двадцати. В конце книжки находились пометки, также карандашные, с указанием места и времени:

'Ле Пине, понедельник. Казино, 10,30. Отель „Савой“, 5 часов. А. В. С. Флит-стрит, 11 часов'.

Ничего не было записано полностью, и записи воспринимались как заметки в помощь памяти мадам Жизели.

Элиза с беспокойством следила за Пуаро.

"Это не имеет никакого значения, мсье, или мне только так кажется? Все это было понятно мадам, но не постороннему читателю."

Пуаро закрыл книжку и сунул ее в карман.

"Книжка может оказаться весьма ценной, мадмуазель. Вы умно сделали, что отдали ее мне. Можете быть абсолютно спокойны. Мадам ведь никогда не просила вас сжечь книжечку?"

"Да, верно,"  согласилась Элиза, и ее лицо немного посветлело.

"А так как вы на этот счет не получили указаний, то ваш долг отдать книжку полиции. Я все устрою, вас никто не упрекнет в том, что вы не сделали этого раньше."

"Мсье так добр."

Пуаро поднялся.

"Теперь я должен присоединиться к моему коллеге. Только еще один, последний вопрос: когда вы заказывали билет на самолет для мадам Жизели, вы звонили на аэродром Ле Бурже или в контору компании?"

"Я звонила в контору авиакомпании 'Юниверсал Эйрлайнз', мсье.

"Мне кажется, она находится на бульваре Капуцинов?"

"Это так, мсье, бульвар Капуцинов.

Пуаро записал номер в свой блокнот и, дружески кивнув старой служанке, вышел.