An anomaly which often struck me in the character of my friend Sherlock Holmes was that, although in his methods of thought he was the neatest and most methodical of mankind, and although also he affected a certain quiet primness of dress, he was nonetheless in his personal habits one of the most untidy men that ever drove a fellow-lodger to distraction. Not that I am in the least conventional in that respect myself. The rough-and-tumble work in Afghanistan, coming on the top of a natural Bohemianism of disposition, has made me rather more lax than befits a medical man.

But with me there is a limit, and when I find a man who keeps his cigars in the coal-scuttle, his tobacco in the toe end of a Persian slipper, and his unanswered correspondence transfixed by a jack-knife into the very center of his wooden mantelpiece, then I begin to give myself virtuous airs.

Одна странная особенность в характере моего друга Шерлока Холмса, которая часто поражала меня, хотя в своей методике мысли он был самым искусным и методичным из людей, и хотя он придерживался некоторой строгости а аккуратности в одежде, тем не менее в своих индивидуальных привычках он был самым беспорядочным человеком, который когда-либо сводил с ума жильца, снимающего комнаты вместе с ним. Не то чтобы я сам был безупречен в этом отношении. Сумбурная работа в Афганистане помимо врожденного пристрастия к кочевому образу жизни, сделала меня немного более безалаберным, чем позволительно врачу.

Но, что касается меня, я имею границы, и когда я вижу человека, который держит сигары в ведёрке для угля, табак - в носке персидской туфли, а свою ожидающую ответа корреспонденцию прикалывает карманным ножом к центру деревянной каминной доски, то я начинаю гордиться своей добродетелью.

I have always held, too, that pistol practice should be distinctly an open-air pastime; and when Holmes, in one of his queer humors, would sit in an arm-chair with his hair-trigger and a hundred Boxer cartridges, and proceed to adorn the opposite wall with a patriotic V. R. done in bullet-pocks, I felt strongly that neither the atmosphere nor the appearance of our room was improved by it.

Our chambers were always full of chemicals and of criminal relics which had a way of wandering into unlikely positions, and of turning up in the butter-dish or in even less desirable places. But his papers were my great crux.

He had a horror of destroying documents, especially those which were connected with his past cases, and yet it was only once in every year or two that he would muster energy to docket and arrange them. For, as I have mentioned somewhere in these incoherent memoirs, the outbursts of passionate energy when he performed the remarkable feats with which his name is associated were followed by reactions of lethargy during which he would lie about with his violin and his books, hardly moving save from the sofa to the table. Thus month after month his papers accumulated, until every corner of the room was stacked with bundles of manuscript which were on no account to be burned, and which could not be put away save by their owner.

Также я всегда считал, что стрельба из пистолета, несомненно, должна быть занятием на открытом воздухе, и когда Холмс во время одной из своих непонятных причуд садился в кресло со своим револьвером и сотней патронов и начинал украшать противоположную стену патриотическим "V. R." при помощи пуль, я был твёрдо убеждён, что это не улучшает ни воздух, ни внешний вид нашей комнаты.

Наши комнаты всегда были полны химических препаратов и связанных с преступниками вещей, которые оказывались в неожиданных местах, то появляясь в маслёнке, а то ещё в менее подходящих местах. Но его бумаги были для меня самой большой проблемой.

Он терпеть не мог уничтожать документы, особенно те, которые были связаны с его прошлыми делами, однако лишь один раз в год или два он собирался с силами, чтобы разобрать их и привести их в порядок. Как я уже упоминал где-то в этих бессвязных записках, что за вспышками горячей, кипучей энергии, когда Холмс совершал свои удивительные подвиги, с которыми связывают его имя, следовали периоды апатии, упадка сил,  во время которых он полёживал со скрипкой и книгами, почти не передвигаясь, разве что от дивана до стола. Таким образом, месяц за месяцем его бумаги накапливались, пока все углы комнаты не были заставлены пачками рукописей, которые ни в коем случае не разрешалось жечь и которые никто не мог убрать, кроме их владельца.

One winter's night, as we sat together by the fire, I ventured to suggest to him that, as he had finished pasting extracts into his commonplace book, he might employ the next two hours in making our room a little more habitable. He could not deny the justice of my request, so with a rather rueful face went off to his bedroom, from which he returned presently pulling a large tin box behind him. This he placed in the middle of the floor and, squatting down upon a stool in front of it, he threw back the lid. I could see that it was already a third full of bundles of paper tied up with red tape into separate packages.

"There are cases enough here, Watson," said he, looking at me with mischievous eyes. "I think that if you knew all that I had in this box you would ask me to pull some out instead of putting others in."

"These are the records of your early work, then?" I asked. "I have often wished that I had notes of those cases."

В один зимний вечер, когда мы сидели вдвоём у камина, я решился намекнуть Холмсу, что, поскольку он закончил вносить заметки в тетрадь для записей, он мог бы использовать следующие два часа для того, чтобы сделать нашу комнату более пригодной для жилья. Он не мог отрицать справедливости своей просьбы и потому с довольно унылым лицом отправился к себе в спальню, откуда вскоре возвратился, таща за собой большой жестяной ящик. Он поставил его посреди комнаты и, усевшись на табурет перед ним, он откинул крышку. Я увидел, что ящик был уже на треть заполнен пачками бумаг , связанных красной тесьмой в отдельные стопы.

"Здесь находится немало дел, Ватсон," сказал он, глядя на меня озорными глазами. "Думаю, если бы Вы знали обо всём, что я храню в этом ящике, Вы бы попросили меня извлечь кое-какие бумаги, а не складывать туда новые."

"Значит, там лежат отчёты о Ваших прежних делах?" спросил я. "Я часто хотел, чтобы у меня были записи о тех случаях."

"Yes, my boy, these were all done prematurely before my biographer had come to glorify me."

He lifted bundle after bundle in a tender, caressing sort of way.

"They are not all successes, Watson," said he. "But there are some pretty little problems among them. Here's the record of the Tarleton murders, and the case of Vamberry, the wine merchant, and the adventure of the old Russian woman, and the singular affair of the aluminum crutch, as well as a full account of Ricoletti of the clubfoot, and his abominable wife. And here—ah, now, this really is something a little recherche."

He dived his arm down to the bottom of the chest, and brought up a small wooden box with a sliding lid, such as children's toys are kept in. From within he produced a crumpled piece of paper, and old-fashioned brass key, a peg of wood with a ball of string attached to it, and three rusty old disks of metal.

"Да, дорогой Ватсон, все они произошли преждевременно до того, как появился мой биограф, чтобы прославить меня."

Он мягко, ласково доставал пачку за пачкой.

"Не все они были успешными, Ватсон," сказал он. "Но среди них  есть несколько любопытных маленьких задач. Здесь отчёт об убийстве Тарлтона, и дело Вамберри, виноторговца, и происшествие с одной русской старухой, и странная история алюминиевого костыля, а также полный отчёт о косолапом Риколетти и его отвратительной жене. А это ... о, это действительно прелестно.

Он сунул руку на самое дно ящика и вытащил небольшую деревянную коробочку с выдвижной крышкой, похожую на ту,  в которой хранятся детские игрушки. Изнутри он достал мятый листок бумаги, старинный медный ключ, деревянный колышек с клубком бечёвки, привязанным к нему и три старых ржавых металлических кружка.

"Well, my boy, what do you make of this lot?" he asked, smiling at my expression.

"It is a curious collection."

"Very curious, and the story that hangs round it will strike you as being more curious still."

"These relics have a history then?"

"So much so that they are history."

"What do you mean by that?"

Sherlock Holmes picked them up one by one, and laid them along the edge of the table. Then he reseated himself in his chair and looked them over with a gleam of satisfaction in his eyes.

"Ну, мой мальчик, что Вы думаете об этих вещах?" спросил он, улыбаясь выражению моего лица.

"Любопытная коллекция."

"Очень любопытная, а история, связанная с ней, поразит Вас, поскольку она ещё любопытнее."

"Так у этих реликвий есть своя история?"

"Более того, они сами история."

"Что Вы хотите этим сказать?"

Шерлок Холмс достал эти предметы один за другим и разложил их на краю стола. Затем он снова уселся на своё кресло и принялся разглядывать их блестевшими от удовольствия глазами.