Bram Stoker 'Dracula' - Брэм Стокер 'Дракула'

Dr. Seward's Diary

3 October

The time seemed terrible long whilst we were waiting for the coming of Godalming and Quincey Morris. The Professor tried to keep our minds active by using them all the time. I could see his beneficent purpose, by the side glances which he threw from time to time at Harker. The poor fellow is overwhelmed in a misery that is appalling to see.

Last night he was a frank, happy-looking man, with strong, youthful face, full of energy, and with dark brown hair. Today he is a drawn, haggard old man, whose white hair matches well with the hollow burning eyes and grief-written lines of his face. His energy is still intact; in fact, he is like a living flame. This may yet be his salvation, for, if all go well, it will tide him over the despairing period; he will then, in a kind of way, wake again to the realities of life. Poor fellow, I thought my own trouble was bad enough, but his...!

The Professor knows this well enough, and is doing his best to keep his mind active. What he has been saying was, under the circumstances, of absorbing interest. So well as I can remember, here it is:

Дневник доктора Сьюарда

3 октября

В ожидании возвращения Годалминга и Морриса время тянулось страшно медленно. Профессор всячески старался занять и приободрить нас. Время от времени он бросал взгляд на Харкера. Бедняга так подавлен свалившимся на него горем, что на него страшно смотреть.

Еще в прошлую ночь это был веселый, жизнерадостный человек, полный энергии, со здоровым моложавым лицом и темно-русыми волосами. Теперь же он превратился в угрюмого старика с седыми волосами, вполне гармонирующими с его впалыми щеками, горящими глазами и глубокими морщинами, следами перенесенных страданий. Но все же он еще не совсем потерял энергию. Этому обстоятельству Джонатан, вероятно, и будет обязан своим спасением, потому что, если все пойдет хорошо, он переживет этот период отчаяния. А после он как-нибудь вернется к жизни. Бедный малый, я думал, что мое собственное горе было достаточно велико, но его...!

Профессор это очень хорошо понимает и всячески старается, чтобы мозг Джонатана работал. То, что он говорил нам тогда, было чрезвычайно интересно. Вот его слова, насколько я их помню:

"I have studied, over and over again since they came into my hands, all the papers relating to this monster; and the more I have studied, the greater seems the necessity to utterly stamp him out. All through there are signs of his advance; not only of his power, but of his knowledge of it. As I learned from the researches of my friend Arminus of Buda-Pesth, he was in life a most wonderful man. Soldier, statesman, and alchemist—which latter was the highest development of the science-knowledge of his time.

"Я основательно изучил все попавшиеся мне в руки бумаги, которые имели какое-либо отношение к этому чудовищу. И чем больше я в них вникал, тем больше я приходил к убеждению, что его надо уничтожить. В них везде говорится о его успехах; кроме того, видно, что он хорошо сознает свое могущество. На основании сведений, полученных мною от моего друга Арминиуса из Будапешта, я пришел к заключению, что это был удивительнейший человек своего времени. Он был в одно и то же время и солдатом, и государственным деятелем, и даже алхимиком — эта последняя наука была высшей степенью знаний того времени.

He had a mighty brain, a learning beyond compare, and a heart that knew no fear and no remorse. He dared even to attend the Scholomance, and there was no branch of knowledge of his time that he did not essay.

Well, in him the brain powers survived the physical death; though it would seem that memory was not all complete. In some faculties of mind he has been, and is, only a child; but he is growing, and some things that were childish at the first are now of man’s stature.

He is experimenting, and doing it well; and if it had not been that we have crossed his path he would be yet—he may be yet if we fail—the father or furtherer of a new order of beings, whose road must lead through Death, not Life."

Harker groaned and said, "And this is all arrayed against my darling! But how is he experimenting? The knowledge may help us to defeat him!"

Он обладал большим умом и необыкновенными способностями; к сожалению, сердце его не знало страха и угрызений совести. Он не отступил даже перед изучением схоластических наук, и кажется, не было вообще такой области, которую бы он не изучил.

Как нам известно, после физической смерти его умственные силы сохранились; хотя, по-видимому, воспоминания о былом в полном виде не сохранились в его рассудке. Некоторые части его мозга так же мало развиты, как у ребенка. Однако он продолжает развиваться, и многое, что казалось детским, теперь возмужало.

Он экспериментирует и делает это хорошо, и если бы мы не встали на его пути, то он стал бы — и он станет, если наш план не удастся — родоначальником новых существ, которые будут существовать 'в смерти', а не в жизни."

Харкер застонал: "И эта сила направлена против моей любимой! Но как он экспериментирует? Зная это, мы можем разрушить его планы!"

"He has all along, since his coming, been trying his power, slowly but surely; that big child-brain of his is working. Well for us, it is, as yet, a child-brain; for had he dared, at the first, to attempt certain things he would long ago have been beyond our power. However, he means to succeed, and a man who has centuries before him can afford to wait and to go slow. Festina lente may well be his motto."

"I fail to understand," said Harker wearily. "Oh, do be more plain to me! Perhaps grief and trouble are dulling my brain."

The Professor laid his hand tenderly on his shoulder as he spoke:

"Ah, my child, I will be plain. Do you not see how, of late, this monster has been creeping into knowledge experimentally. How he has been making use of the zoöphagous patient to effect his entry into friend John’s home; for your Vampire, though in all afterwards he can come when and how he will, must at the first make entry only when asked thereto by an inmate.

But these are not his most important experiments. Do we not see how at the first all these so great boxes were moved by others. He knew not then but that must be so. But all the time that so great child-brain of his was growing, and he began to consider whether he might not himself move the box.

"С первого же дня своего прибытия он проверил свое могущество: его детский ум работал, продвигаясь вперед медленно, но уверенно; и если бы он осмелился с самого начала приняться за тайные науки, то мы уже давно были бы бессильны против него. Впрочем, он надеется достичь успеха, а человек, у которого впереди еще столетия, может спокойно ждать и не торопиться. Тише едешь — дальше будешь — вот его девиз."

"Я не понимаю," сказал печально Харкер. "Прошу вас объяснить мне все подробнее. Быть может, горе и беспокойство затемняют мой разум."

Профессор мягко положил руку на его плечо и сказал:

"Хорошо, дитя мое, я постараюсь быть ясным. Разве вы не заметили, что это чудовище приобретало свои знания постепенно, на основании своих опытов; как оно воспользовалось пациентом-зоофагом, чтобы войти в дом нашего Джона, потому что вампир хотя и может входить в жилище человека, когда и как ему угодно, но не раньше, чем его позовет туда такое же существо, как и он.

Но это еще не главные его опыты. Разве мы не видели, что вначале эти большие ящики перетаскивали другие. Но все время, пока его младенческий разум развивался, он обдумывал, нельзя ли ему самому передвигать их.

So he began to help; and then, when he found that this be all-right, he try to move them all alone. And so he progress, and he scatter these graves of him; and none but he know where they are hidden. He may have intend to bury them deep in the ground. So that he only use them in the night, or at such time as he can change his form, they do him equal well; and none may know these are his hiding-place!

But, my child, do not despair; this knowledge come to him just too late! Already all of his lairs but one be sterilise as for him; and before the sunset this shall be so. Then he have no place where he can move and hide.

Таким образом он начал помогать: когда же увидел, что все идет хорошо, то и сам без посторонней помощи сделал попытку перенести ящики. "Это дало ему возможность рассредоточить в разных местах свои могилы, и никто кроме него самого не мог знать, где они скрыты. Он, вероятно, зарыл их глубоко в землю, так что пользуется ими только ночью или же в то время, когда может изменить свой образ: и никто не подозревает, что он в них скрывается.

Но, дитя мое, не предавайтесь отчаянию! Это знание он приобрел слишком поздно! Теперь уже все его убежища уничтожены, за исключением лишь одного, да и это последнее также будет нами найдено еще до захода солнца. Тогда у него не будет места, где бы он мог скрыться.

I delayed this morning that so we might be sure. Is there not more at stake for us than for him? Then why we not be even more careful than him? By my clock it is one hour and already, if all be well, friend Arthur and Quincey are on their way to us. Today is our day, and we must go sure, if slow, and lose no chance. See! there are five of us when those absent ones return."

Whilst he was speaking we were startled by a knock at the hall door, the double postman’s knock of the telegraph boy. We all moved out to the hall with one impulse, and Van Helsing, holding up his hand to us to keep silence, stepped to the door and opened it. The boy handed in a despatch. The Professor closed the door again, and, after looking at the direction, opened it and read aloud. 'Look out for D. He has just now, 12:45, come from Carfax hurriedly and hastened towards the South. He seems to be going the round and may want to see you: Mina.'

Я медлил утром, чтобы мы могли действовать наверняка. Ведь мы рискуем не меньше его! Так почему же нам не быть осторожнее? По моим часам теперь ровно час, и если все обошлось благополучно, то друзья Артур и Квинси едут к нам. Сегодняшний день — наш, и мы должны действовать уверенно, хотя и не опрометчиво, не упуская ни одного шанса; если отсутствующие вернутся, нас будет пятеро."

Вдруг, при его последних словах, мы все вздрогнули, потому что за дверью два раза постучал почтальон. Мы разом бросились в переднюю, но Ван Хельcинг, приказав нам шепотом остаться, подошел к двери и осторожно открыл ее… Рассыльный подал ему телеграмму. Профессор, снова заперев дверь, вскрыл депешу и громко прочел ее: 'Ожидайте Дракулу. Он только что, в 12 часов 45 минут, поспешно отправился из Карфакса по направлению к югу. Он, по-видимому, делает обход и хочет заглянуть к вам. Мина.'

There was a pause, broken by Jonathan Harker’s voice:

"Now, God be thanked, we shall soon meet!"

Van Helsing turned to him quickly and said:

"God will act in His own way and time. Do not fear, and do not rejoice as yet; for what we wish for at the moment may be our undoings."

"I care for nothing now," he answered hotly, "except to wipe out this brute from the face of creation. I would sell my soul to do it!"

"Oh, hush, hush, my child!” said Van Helsing. "God does not purchase souls in this wise; and the Devil, though he may purchase, does not keep faith. But God is merciful and just, and knows your pain and your devotion to that dear Madam Mina.

Think you, how her pain would be doubled, did she but hear your wild words. Do not fear any of us, we are all devoted to this cause, and today shall see the end. The time is coming for action; today this Vampire is limit to the powers of man, and till sunset he may not change.

It will take him time to arrive here—see, it is twenty minutes past one—and there are yet some times before he can hither come, be he never so quick. What we must hope for is that my Lord Arthur and Quincey arrive first."

Наступило продолжительное молчание. Наконец послышался голос Харкера:

"Теперь, слава Богу, мы его встретим."

Ван Хельcинг быстро обернулся к нему и сказал:

"Все случится по воле Божьей и когда Он того пожелает. Не бойтесь, но и не радуйтесь преждевременно: быть может, именно то, чего мы желаем, будет причиною нашей гибели."

"Я теперь думаю только о том," горячо ответил Харкер, "чтобы стереть этого зверя с лица земли. Для этой цели я даже готов продать свою душу!"

"Тише, тише, дитя мое!" быстро перебил его Ван Хельсинг. "Бог не покупает душ, а дьявол, если и покупает, то никогда не держит своего обещания. Но Бог милостив и справедлив, и Он знает ваши страдания и вашу преданность к дорогой мадам Мине.

Подумайте о том, как увеличится ее горе, когда она услышит ваши безумные слова. Доверьтесь нам, мы все преданы этому делу, и сегодня все должно кончиться. Настало время действовать. Днем вампир не сильнее остальных людей, и до заката солнца он не переменит своего образа.

Ему надо время, чтобы прибыть сюда — посмотрите, уже 20 минут второго — и как бы он ни торопился, все же у нас есть еще несколько минут, прежде чем он явится сюда. Главное, лишь бы лорд Артур и Квинси прибыли раньше него."

About half an hour after we had received Mrs. Harker’s telegram, there came a quiet, resolute knock at the hall door. It was just an ordinary knock, such as is given hourly by thousands of gentlemen, but it made the Professor’s heart and mine beat loudly. We looked at each other, and together moved out into the hall; we each held ready to use our various armaments—the spiritual in the left hand, the mortal in the right.

Van Helsing pulled back the latch, and, holding the door half open, stood back, having both hands ready for action. The gladness of our hearts must have shown upon our faces when on the step, close to the door, we saw Lord Godalming and Quincey Morris. They came quickly in and closed the door behind them, the former saying, as they moved along the hall:

"It is all right. We found both places; six boxes in each and we destroyed them all!"

"Destroyed?" asked the Professor.

"Yes!"

We were silent for a minute, and then Quincey said:

"There’s nothing to do but to wait here. If, however, he doesn’t turn up by five o’clock, we must start off; for it won’t do to leave Mrs. Harker alone after sunset."

"He will be here before long now,” said Van Helsing, who had been consulting his pocket-book. "Nota bene, in Madam’s telegram he went south from Carfax, that means he went to cross the river, and he could only do so at slack of tide, which should be something before one o’clock.

Приблизительно через полчаса после того, как мы получили телеграмму от миссис Харкер, в дверях раздался решительный стук. Это был самый обыкновенный стук: так стучат ежеминутно тысячи людей; однако, когда мы услыхали его наши с профессором сердца сильно забились. Мы посмотрели друг на друга и все вместе вышли в переднюю: каждый из нас держал наготове свое оружие — в левой руке оружие против духов, в правой — против людей.

Ван Хельсинг отодвинул задвижку, приоткрыл немного дверь и отскочил, приготовившись к нападению. Но наши лица повеселели, когда мы увидели на пороге лорда Годалминга и Квинси Морриса. Они торопливо вошли, закрыв за собою дверь, и первый сказал, проходя через переднюю:

"Все в порядке. Мы нашли оба логовища: в каждом было по шести ящиков, которые мы и уничтожили."

"Уничтожили?" переспросил профессор.

"Да!"

Наступила небольшая пауза, которую первым нарушил Квинси, сказав:

"Теперь нам остается только одно — ожидать его здесь. Если же до пяти часов он не придет, мы должны уйти, потому что было бы неблагоразумно оставить госпожу Харкер одну после захода солнца."

"Он скоро придет," сказал Ван Хельcинг, глядя в свою карманную книжку. "По телеграмме Мины видно, что он направился из Карфакса на юг, значит, ему придется переправиться через реку, что он сможет сделать только во время отлива, то есть немного раньше часа.

That he went south has a meaning for us. He is as yet only suspicious; and he went from Carfax first to the place where he would suspect interference least.

You must have been at Bermondsey only a short time before him. That he is not here already shows that he went to Mile End next. This took him some time; for he would then have to be carried over the river in some way.

Believe me, my friends, we shall not have long to wait now. We should have ready some plan of attack, so that we may throw away no chance. Hush, there is no time now. Have all your arms! Be ready!"

То обстоятельство, что он направился на юг, имеет для нас большое значение. Он теперь только подозревает наше вмешательство, а мы направились из Карфакса сперва туда, где он меньше всего может ожидать нашего появления.

Мы были в Бермондси за несколько минут до его прихода. То обстоятельство, что его еще здесь нет, доказывает, что он отправился в Мэйл-Энд. Это заняло некоторое время, так как ему надо было затем переехать через реку.

Поверьте мне, друзья мои, нам не придется долго ждать. Мы должны бы составить какой-нибудь план нападения, чтобы не упустить чего-нибудь. Но тише, теперь нет больше времени для разговоров. Приготовьте свое оружие."

He held up a warning hand as he spoke, for we all could hear a key softly inserted in the lock of the hall door. I could not but admire, even at such a moment, the way in which a dominant spirit asserted itself.

In all our hunting parties and adventures in different parts of the world, Quincey Morris had always been the one to arrange the plan of action, and Arthur and I had been accustomed to obey him implicitly.

Now, the old habit seemed to be renewed instinctively. With a swift glance around the room, he at once laid out our plan of attack, and, without speaking a word, with a gesture, placed us each in position.

Van Helsing, Harker, and I were just behind the door, so that when it was opened the Professor could guard it whilst we two stepped between the incomer and the door. Godalming behind and Quincey in front stood just out of sight ready to move in front of the window.

We waited in a suspense that made the seconds pass with nightmare slowness. The slow, careful steps came along the hall; the Count was evidently prepared for some surprise—at least he feared it.

Suddenly with a single bound he leaped into the room, winning a way past us before any of us could raise a hand to stay him. There was something so panther-like in the movement—something so unhuman, that it seemed to sober us all from the shock of his coming.

При этих словах он поднял руку, предлагая нам быть настороже, и мы все услыхали, как кто-то осторожно пытается отворить ключом входную дверь. Даже в этот страшный момент я мог только удивляться тому, как властный характер повсюду выказывает себя.

Когда мы вместе с Квинси Моррисом и Артуром охотились, или просто рыскали по всему свету, ищa приключений, Моррис всегда был нашим лидером, составляя план действий, мы же с Артуром привыкли слепо повиноваться ему.

Теперь мы инстинктивно вернулись к старой привычке. Бросив беглый взгляд на комнату, он тотчас же изложил план нападения и затем, не говоря ни слова, жестами указал каждому свое место.

Ван Хельcинг, Харкер и я стали как раз за дверью, так что, если ее откроют, то профессор мог защитить ее, пока мы вдвоем загораживаем вход. Квинси спрятался впереди, так чтобы его нельзя было увидеть, держась наготове, и преграждая путь к окну.

Мы ждали с таким напряжением, что секунды казались целой вечностью. Тихие, осторожные шаги послышались в передней: граф, по-видимому, ожидал нападения, по крайней мере, чего-то опасался.

Вдруг одним прыжком он очутился посреди комнаты, прежде чем кто-нибудь из нас смог поднять против него руку или преградить дорогу. В его движениях было столько хищного, столько нечеловеческого, что мы не скоро пришли в себя от удивления, вызванного его появлением.

The first to act was Harker, who, with a quick movement, threw himself before the door leading into the room in the front of the house. As the Count saw us, a horrible sort of snarl passed over his face, showing the eye-teeth long and pointed; but the evil smile as quickly passed into a cold stare of lion-like disdain.

His expression again changed as, with a single impulse, we all advanced upon him. It was a pity that we had not some better organised plan of attack, for even at the moment I wondered what we were to do. I did not myself know whether our lethal weapons would avail us anything.

Harker evidently meant to try the matter, for he had ready his great Kukri knife and made a fierce and sudden cut at him. The blow was a powerful one; only the diabolical quickness of the Count’s leap back saved him. A second less and the trenchant blade had shorne through his heart. As it was, the point just cut the cloth of his coat, making a wide gap whence a bundle of bank-notes and a stream of gold fell out.

The expression of the Count’s face was so hellish, that for a moment I feared for Harker, though I saw him throw the terrible knife aloft again for another stroke. Instinctively I moved forward with a protective impulse, holding the Crucifix and Wafer in my left hand. I felt a mighty power fly along my arm; and it was without surprise that I saw the monster cower back before a similar movement made spontaneously by each one of us.

It would be impossible to describe the expression of hate and baffled malignity—of anger and hellish rage—which came over the Count’s face.

Харкер первый поспешно бросился к двери и преградил графу выход в другие комнаты. Граф при виде нас дико зарычал, оскалив свои длинные острые зубы: но эта усмешка быстро исчезла, и холодный взгляд его выражал лишь гордое презрение.

Затем выражение лица графа снова изменилось, когда мы все двинулись на него. Как жаль, что мы не составили лучшего плана нападения, так как и в этот момент я недоумевал, что нам делать. Я сам не знал, поможет ли нам наше смертоносное оружие или нет.

Харкер, по-видимому, решил это проверить, так как он выхватил свой длинный малайский кинжал и в бешенстве замахнулся на графа. Удар был страшный, и граф спасся только благодаря той дьявольской ловкости, с которой отпрыгнул назад. Опоздай он на секунду, и острие кинжала пронзило бы его сердце. Теперь же кончик ножа разрезал лишь сюртук, и из разреза выпала пачка банкнот, а затем на пол полился целый дождь золотых монет.

Лицо графа приняло такое дьявольское выражение, что я сперва испугался за Харкера, хотя и видел, что он поднял страшный нож и приготовился ударить вторично. Я инстинктивно двинулся вперед, держа в поднятой правой руке распятие, а в левой — освященную облатку. Я чувствовал, что по моей руке пробежала могучая сила, и с удивлением заметил, как чудовище прижалось к стене, ибо остальные последовали моему примеру.

Невозможно описать то выражение дикой ненависти и коварной злобы, то дьявольское бешенство, которое исказило лицо графа.

His waxen hue became greenish-yellow by the contrast of his burning eyes, and the red scar on the forehead showed on the pallid skin like a palpitating wound. The next instant, with a sinuous dive he swept under Harker’s arm, ere his blow could fall, and, grasping a handful of the money from the floor, dashed across the room, threw himself at the window.

Through the sound of the shivering glass I could hear the 'ting' of the gold, as some of the sovereigns fell on the flagging. We ran over and saw him spring unhurt from the ground. He, rushing up the steps, crossed the flagged yard, and pushed open the stable door. There he turned and spoke to us:

"You think to baffle me, you—with your pale faces all in a row, like sheep in a butcher’s. You shall be sorry yet, each one of you! You think you have left me without a place to rest; but I have more. My revenge is just begun! I spread it over centuries, and time is on my side. Your girls that you all love are mine already; and through them you and others shall yet be mine—my creatures, to do my bidding and to be my jackals when I want to feed. Bah!"

With a contemptuous sneer, he passed quickly through the door, and we heard the rusty bolt creak as he fastened it behind him. A door beyond opened and shut.

Восковый цвет его лица сделался зеленовато-желтым, оттеняющим пылающие глаза, а красный рубец выделялся на бледном лбу как кровавая рана. В следующую секунду граф, увернувшись от удара, ловко проскользнул под рукой Харкера, схватил с пола горсть монет, пронесся через комнату и выпрыгнул в окно.

Сквозь звон разбитого стекла я услышал, как несколько золотых соверенов, звеня, упало на плиты. Мы кинулись за ним и увидели, что он вскочил невредимым и, перебежав через двор, открыл дверь конюшни. Затем он остановился и закричал нам:

"Вы думаете победить меня — да ведь вы с вашими бледными лицами похожи на стадо баранов перед мясником. Никто из вас не будет рад тому, что возбудил мой гнев. Вы думаете, что я остался без всякого убежища, а между тем у меня их много. Мщение мое только начинается! Оно будет продолжаться столетия, и время будет моим верным союзником. Женщины, которых вы любите, уже все мои, а через них и вы все будете моими — моими тварями, исполняющими мои приказания, и моими шакалами!"

И, презрительно засмеявшись, он быстро вошел в дверь, и мы ясно услышали скрип заржавленной задвижки. Где-то открылась и захлопнулась дверь.

The first of us to speak was the Professor, as, realising the difficulty of following him through the stable, we moved toward the hall.

“We have learnt something—much! Notwithstanding his brave words, he fears us; he fear time, he fear want! For if not, why he hurry so? His very tone betray him, or my ears deceive. Why take that money? You follow quick. You are hunters of wild beast, and understand it so. For me, I make sure that nothing here may be of use to him, if so that he return."

As he spoke he put the money remaining into his pocket; took the title-deeds in the bundle as Harker had left them, and swept the remaining things into the open fireplace, where he set fire to them with a match. Godalming and Morris had rushed out into the yard, and Harker had lowered himself from the window to follow the Count. He had, however, bolted the stable door; and by the time they had forced it open there was no sign of him.

Van Helsing and I tried to make inquiry at the back of the house; but the mews was deserted and no one had seen him depart. It was now late in the afternoon, and sunset was not far off. We had to recognise that our game was up; with heavy hearts we agreed with the Professor when he said:

"Let us go back to Madam Mina—poor, poor dear Madam Mina. All we can do just now is done; and we can there, at least, protect her. But we need not despair. There is but one more earth-box, and we must try to find it; when that is done all may yet be well."

Первым заговорил профессор:

"Мы кое-что сейчас узнали, и узнали даже многое! Несмотря на свои гордые слова, он нас боится! Он боится времени, боится и бедности! Если бы это было не так, то зачем же он так торопился? Самый тон выдал его, или же мой слух обманул меня. Зачем он подобрал эти деньги? Скорее, следуйте за ним. Думайте, что вы охотитесь за хищным зверем. Я сделаю так, что он не найдет здесь ничего нужного для себя, если вздумает вернуться!"

Говоря так, он положил в карман оставшиеся деньги, взял связку документов, которые бросил Харкер и, собрав все остальные предметы, бросил в камин и спичкой разжег его. Годалминг и Моррис выбежали во двор. Харкер спустился из окна, чтобы следовать за графом. Пока они открывали дверь, его и след простыл.

Я и Ван Хельcинг принялись искать позади дома, но птичка улетела, и никто не видел, как и куда. Становилось поздно, и до захода солнца оставалось немного времени. Мы должны были признаться, что на сегодня наша кампания кончилась; и нам пришлось с тяжелым сердцем согласиться с профессором, который сказал:

"Вернемся к госпоже Мине - бедной, бедной, дорогой мадам Мине. Мы сделали все, что можно было сделать, теперь мы должны защитить ее. Но не следует приходить в отчаяние. Остался всего один ящик, и нам необходимо найти его во что бы то ни стало; когда это будет сделано, все будет хорошо."

I could see that he spoke as bravely as he could to comfort Harker. The poor fellow was quite broken down; now and again he gave a low groan which he could not suppress—he was thinking of his wife.

With sad hearts we came back to my house, where we found Mrs. Harker waiting us, with an appearance of cheerfulness which did honour to her bravery and unselfishness. When she saw our faces, her own became as pale as death: for a second or two her eyes were closed as if she were in secret prayer; and then she said cheerfully:

"I can never thank you all enough. Oh, my poor darling!" As she spoke, she took her husband’s grey head in her hands and kissed it, "Lay your poor head here and rest it. All will yet be well, dear! God will protect us if He so will it in His good intent."

The poor fellow groaned. There was no place for words in his sublime misery.

We had a sort of perfunctory supper together, and I think it cheered us all up somewhat. True to our promise, we told Mrs. Harker everything which had passed; and although she grew snowy white at times when danger had seemed to threaten her husband, and red at others when his devotion to her was manifested, she listened bravely and with calmness.When we came to the part where Harker had rushed at the Count so recklessly, she clung to her husband’s arm, and held it tight as though her clinging could protect him from any harm that might come.

Я видел, что он говорит так смело для того, чтобы успокоить Харкера. Бедняга был совсем подавлен и лишь время от времени издавал тихие стоны, которые не мог подавить, видимо думая о своей жене.

С тяжелым сердцем вернулись мы домой, где нашли госпожу Мину, ожидавшую нас с показным спокойствием, делавшим честь ее храбрости и бескорыстию. Увидев наши печальные лица, она побледнела как смерть; на мгновение закрыла глаза, будто молилась про себя, потом спокойно сказала:

"Я не знаю, как вас благодарить! О, бедный мой любимый!" Она обхватила седую голову мужа руками и поцеловала ее. "Положи сюда свою бедную голову и отдохни. Все будет хорошо, дорогой! Бог защитит нас, если будет его воля."

Бедняга застонал. В его великом отчаянии уже не было места словам.

Мы поужинали вместе и немного повеселели. Исполняя свое обещание, мы рассказали Мине все, что произошло. Она слушала спокойно, без страха, лишь изредка бледнея как снег, когда ей казалось, ее мужу угрожала опасность, и краснея при описании проявлений его преданности ей. Когда мы дошли до того места, как Харкер отважно бросился на графа, она крепко схватила мужа за руку, как бы защищая его от несчастья.

She said nothing, however, till the narration was all done, and matters had been brought right up to the present time. Then without letting go her husband’s hand she stood up amongst us and spoke.

Oh, that I could give any idea of the scene; of that sweet, sweet, good woman in all the radiant beauty of her youth and animation, with the red scar on her forehead, of which she was conscious, and which we saw with grinding of our teeth—remembering whence and how it came; her loving kindness against our grim hate; her tender faith against all our fears and doubting; and we, knowing that so far as symbols went, she with all her goodness and purity and faith, was outcast from God.

"Jonathan," she said, and the word sounded like music on her lips it was so full of love and tenderness, "Jonathan dear, and you all my true, true friends, I know that you must fight—that you must destroy even as you destroyed the false Lucy so that the true Lucy might live hereafter; but it is not a work of hate. That poor soul who has wrought all this misery is the saddest case of all. Just think what will be his joy when he, too, is destroyed in his worser part that his better part may have spiritual immortality. You must be pitiful to him, too, though it may not hold your hands from his destruction."

Однако она ничего не сказала, пока мы не кончили нашего повествования и не определили настоящего положения дел. Тогда, не выпуская руки своего мужа, она встала и заговорила.

О, ели бы я мог передать эту сцену: славная, милая, добрая женщина во всей лучезарной красоте своей молодости и вдохновения, с красным шрамом на лбу, о котором постоянно помнила и при виде которого у нас сжимались зубы - от воспоминания, откуда он взялся; ее мягкость и доброта - на фоне нашей сумрачной ненависти, ее вера - на фоне наших страхов и сомнений. И мы знали, что она при всей своей доброте, чистоте и вере, была парией, отверженной Богом.

"Джонатан," сказала она, и это имя в ее устах прозвучало как музыка, исполненная любви и нежности, "Дорогой Джонатан, и вы, верные мои друзья, я знаю, что вы должны бороться — что вы должны уничтожить 'его' так же, как вы уничтожили ту — чужую Люси, чтобы настоящая Люси перестала страдать. Но это не ненависть. Та бедная душа, которая является виновником всех этих несчастий, сама достойна величайшего сожаления. Подумайте, как она обрадуется, если ее худшая половина будет уничтожена, чтобы лучшая половина достигла бессмертия. Вы должны испытать жалость и к графу, хотя это чувство не должно удержать вас от его уничтожения."

As she spoke I could see her husband’s face darken and draw together, as though the passion in him were shrivelling his being to its core. Instinctively the clasp on his wife’s hand grew closer, till his knuckles looked white. She did not flinch from the pain which I knew she must have suffered, but looked at him with eyes that were more appealing than ever. As she stopped speaking he leaped to his feet, almost tearing his hand from hers as he spoke:

"May God give him into my hand just for long enough to destroy that earthly life of him which we are aiming at. If beyond it I could send his soul for ever and ever to burning hell I would do it!"

"Oh, hush! oh, hush! in the name of the good God. Don’t say such things, Jonathan, my husband; or you will crush me with fear and horror. Just think, my dear—I have been thinking all this long, long day of it—that ... perhaps ... some day ... I, too, may need such pity; and that some other like you—and with equal cause for anger—may deny it to me! Oh, my husband! I pray that God may not have treasured your wild words, except as the heart-broken wail of a very loving and sorely stricken man. Oh, God, let these poor white hairs go in evidence of what he has suffered, who all his life has done no wrong, and on whom so many sorrows have come."

We men were all in tears now. There was no resisting them, and we wept openly. She wept, too, to see that her sweeter counsels had prevailed. Her husband flung himself on his knees beside her, and putting his arms round her, hid his face in the folds of her dress. Van Helsing beckoned to us and we stole out of the room, leaving the two loving hearts alone with their God.

Before they retired the Professor fixed up the room against any coming of the Vampire, and assured Mrs. Harker that she might rest in peace. She tried to school herself to the belief, and, manifestly for her husband’s sake, tried to seem content.  Van Helsing had placed at hand a bell which either of them was to sound in case of any emergency.

When they had retired, Quincey, Godalming, and I arranged that we should sit up, dividing the night between us, and watch over the safety of the poor stricken lady. The first watch falls to Quincey, so the rest of us shall be off to bed as soon as we can. Godalming has already turned in, for his is the second watch. Now that my work is done I, too, shall go to bed.

Когда она говорила это, было видно, как лицо ее мужа потемнело и напряглось, словно страсть сжало все его существо. Он инстинктивно так сжал ее руку, что костяшки его пальцев побелели. Но она даже не поморщилась, хотя, знаю, ей было больно, и лишь смотрела не него умоляющими глазами. Когда она закончила говорить, он вскочил, резко отняв у нее свою руку, и  закричал:

"Дай Бог, чтобы он попался в мои руки, чтобы я мог уничтожить его земную жизнь и тем самым достичь нашей цели. И если бы я затем мог послать его душу навеки в ад, я охотно бы это сделал!"

"Тише! Тише! Ради Бога! Не говори таких вещей, дорогой, ты меня пугаешь. Подумай, дорогой, — я думала в течение всего этого долгого дня… быть может… когда-нибудь и я буду нуждаться в подобном сожалении; и кто-нибудь другой, как теперь ты, откажет мне в этом. О, муж мой! Я молю Бога, чтобы Он принял твои безумные слова лишь за вспышку сильно любящего человека, сердце которого разбито и омрачено горем. О, Господи, взгляни на его седые волосы - свидетельство страданий того, кто за свою жизнь никому не причинил зла и на чью долю выпали такие муки."

Мы все были в слезах. Мы не сопротивлялись и плакали открыто. Миссис Харкер тоже заплакала, увидев, что ее увещевания взяли верх. Муж бросился перед ней на колени и, обняв ее, спрятал свое лицо в складках ее платья. Ван Хельcинг кивнул нам, и мы тихо вышли из комнаты, оставив эти два любящих сердца наедине с Богом.

Прежде чем они пошли спать, профессор загородил вход в их комнату, чтобы вампир не мог проникнуть туда, и уверил госпожу Харкер в ее полной безопасности. Она сама пыталась приучить себя к этой мысли и, видимо, ради своего мужа старалась казаться довольной. Ван Хельсинг оставил им колокольчик, чтобы они могли позвонить в случае надобности.

Когда они ушли, Квинси, Годалминг и я решили бодрствовать всю ночь напролет поочередно и охранять бедную разбитую горем женщину. Первым остался сторожить Квинси, остальные же постарались по возможности скорее лечь в постель. Годалминг уже спит, так как его очередь сторожить вторым. Теперь и я, окончив свою работу, последую его примеру.

Jonathan Harker’s Journal

3-4 October, close to midnight

I thought yesterday would never end. There was over me a yearning for sleep, in some sort of blind belief that to wake would be to find things changed, and that any change must now be for the better.

Before we parted, we discussed what our next step was to be, but we could arrive at no result. All we knew was that one earth-box remained, and that the Count alone knew where it was. If he chooses to lie hidden, he may baffle us for years; and in the meantime!—the thought is too horrible, I dare not think of it even now.

This I know: that if ever there was a woman who was all perfection, that one is my poor wronged darling. I love her a thousand times more for her sweet pity of last night, a pity that made my own hate of the monster seem despicable.

Surely God will not permit the world to be the poorer by the loss of such a creature. This is hope to me. We are all drifting reefwards now, and faith is our only anchor.

Дневник Джонатана Харкера

Полночь с 3-го на 4-е октября

Я думал, что вчерашний день никогда не кончится. Безумно хотелось заснуть в надежде, что утром, когда проснусь, все уже переменится - и переменится к лучшему.

Прежде чем уйти спать, мы стали обсуждать наши дальнейшие шаги, но не пришли ни к какому соглашению. Мы знаем только, что у графа остался один ящик и что только граф знает, где тот находится. Если он пожелает, в нем спрятаться, то в течение многих лет мы ничего не сможем предпринять, а между тем мне страшно от одной этой мысли. Боюсь даже думать об этом.

Я знаю одно: если может быть на этом свете женщина, являющая собой совершенство, то это моя бедная опозоренная жена. Я люблю ее в тысячу раз больше за вчерашнее великодушие, рядом с которым моя оголтелая ненависть к этому монстру достойна презрения.

Но я верю, что Бог спасет Мину! В этом моя надежда! Мы несемся на подводные скалы, и вера — наш единственный якорь спасения.

Thank God! Mina is sleeping, and sleeping without dreams. I fear what her dreams might be like, with such terrible memories to ground them in. She has not been so calm, within my seeing, since the sunset. Then, for a while, there came over her face a repose which was like spring after the blasts of March. I thought at the time that it was the softness of the red sunset on her face, but somehow now I think it has a deeper meaning.

I am not sleepy myself, though I am weary—weary to death. However, I must try to sleep; for there is tomorrow to think of, and there is no rest for me until...

Later

I must have fallen asleep, for I was awaked by Mina, who was sitting up in bed, with a startled look on her face. I could see easily, for we did not leave the room in darkness; she had placed a warning hand over my mouth, and now she whispered in my ear:

"Hush! there is someone in the corridor!"

Слава Богу, Мина спит спокойно, без снов. Я боялся, что сны ее будут такие же страшные, как и вызвавшая их действительность. После захода солнца я впервые вижу Мину такой спокойной. Лицо ее тихо засияло, как будто наступила весна после мартовских ветров. Сначала я думал, что это отблеск заката на лице, но теперь мне кажется, что имеет более глубокий смысл.

Я сам не сплю, хотя и устал, устал до смерти. Но я должен уснуть, потому что завтра надо все обдумать, и я не успокоюсь, пока…

Позднее

Я все-таки, по-видимому, заснул, так как Мина разбудила меня. Она сидела в постели с искаженным от ужаса лицом. Я мог все видеть, поскольку в комнате было светло. Она закрыла мой рот рукой и прошептала на ухо:

"Тише! В коридоре кто-то есть!"

I got up softly, and crossing the room, gently opened the door. Just outside, stretched on a mattress, lay Mr. Morris. He raised a warning hand for silence as he whispered to me:

"Hush! go back to bed; it is all right. One of us will be here all night. We don’t mean to take any chances!"

His look and gesture forbade discussion, so I came back and told Mina. She sighed and positively a shadow of a smile stole over her poor, pale face as she put her arms round me and said softly:

"Oh, thank God for good brave men!"

With a sigh she sank back again to sleep. I write this now as I am not sleepy, though I must try again.

4 October, morning

Once again during the night I was wakened by Mina. This time we had all had a good sleep, for the grey of the coming dawn was making the windows into sharp oblongs.

She said to me hurriedly:

"Go, call the Professor. I want to see him at once."

"Why?" I asked.

"I have an idea. I suppose it must have come in the night, and matured without my knowing it. He must hypnotise me before the dawn, and then I shall be able to speak. Go quick, dearest; the time is getting close."

Я тихо встал и, пройдя через комнату, осторожно отворил дверь. Передо мной с открытыми глазами лежал мистер Моррис. Увидев меня, он поднял руку и прошептал:

"Тише! Идите спать: все в порядке. Один из нас будет здесь всю ночь. Мы не хотим рисковать."

Взгляд его и решительный жест не допускали дальнейших возражений, так что я вернулся к Мине и рассказал ей обо всем. Она вздохнула, и по ее бледному лицу пробежала едва заметная улыбка, когда она, обняв меня, нежно пробормотала:

"Да поможет Бог этим добрым людям!" С тяжелым вздохом она опустилась на кровать и скоро снова заснула.

Утро 4 октября

В течение этой ночи я еще раз был разбужен Миной. На сей раз мы успели хорошо выспаться: серое утро уже глядело в продолговатые окна.

"Скорее, позови профессора!" сказала она торопливо. "Мне нужно немедленно его видеть."

"Зачем?" спросил я.

"Мне пришла в голову мысль. Я думаю, она зародилась и развилась в моем мозгу ночью, так, что я этого не знала. Профессор должен загипнотизировать меня до восхода солнца, и тогда я сумею многое рассказать. Иди скорее, дорогой. Времени осталось мало."

I went to the door. Dr. Seward was resting on the mattress, and, seeing me, he sprang to his feet.

"Is anything wrong?" he asked, in alarm.

"No," I replied; "but Mina wants to see Dr. Van Helsing at once."

"I will go," he said, and hurried into the Professor’s room.

In two or three minutes later Van Helsing was in the room in his dressing-gown, and Mr. Morris and Lord Godalming were with Dr. Seward at the door asking questions. When the Professor saw Mina a smile—a positive smile ousted the anxiety of his face; he rubbed his hands as he said:

Я отправился к двери. Доктор Сьюард отдыхал на матрасе и при моем появлении вскочил на ноги.

"Что-нибудь случилось?" спросил он в тревоге.

"Нет!" отвечал я, "но Мина хочет сейчас же видеть Ван Хельcинга."

"Я пойду за ним," сказал он, бросаясь к комнате профессора.

Минуты через две-три Ван Хельcинг стоял уже совершенно одетый в нашей комнате, в то время как Моррис и Годалминг расспрашивали доктора Сьюарда. Увидев Мину, профессор улыбнулся, чтобы скрыть свое беспокойство, потер руки и сказал:

"Oh, my dear Madam Mina, this is indeed a change. See! friend Jonathan, we have got our dear Madam Mina, as of old, back to us today!" Then turning to her, he said, cheerfully: "And what am I do for you? For at this hour you do not want me for nothings."

"I want you to hypnotise me!" she said. "Do it before the dawn, for I feel that then I can speak, and speak freely. Be quick, for the time is short!"

Without a word he motioned her to sit up in bed. Looking fixedly at her, he commenced to make passes in front of her, from over the top of her head downward, with each hand in turn. Mina gazed at him fixedly for a few minutes, during which my own heart beat like a trip hammer, for I felt that some crisis was at hand.

Gradually her eyes closed, and she sat, stock still; only by the gentle heaving of her bosom could one know that she was alive. The Professor made a few more passes and then stopped, and I could see that his forehead was covered with great beads of perspiration.

"О, дорогая Мина, действительно, перемена к лучшему. Посмотрите-ка, Джонатан, мы вернули себе нашу Мину, она точно такая же, какая была всегда!" Затам, повернувшись к ней, он весело сказал: "Ну, что вы хотите? Ведь недаром же меня позвали в столь неурочный час?"

"Я хочу, чтобы вы меня загипнотизировали," ответила она, "и притом до рассвета, так как я чувствую, что могу говорить свободно. Торопитесь, время не терпит!"

Не говоря ни слова, он заставил ее сесть в постели. Затем, устремив на нее пристальный взгляд, он стал проделывать пассы, водя руками сверху вниз. Несколько минут Мина пристально смотрела на него, у меня бешено колотилось сердце - я ощущал приближение какого-то кризиса.

Постепенно ее глаза закрылись, она сидела совершенно неподвижно, лишь по легкому ритмичному движению груди было видно, что она жива. Профессор сделал еще несколько пассов и затем остановился; я видел, что с его лба градом струился пот.

Mina opened her eyes; but she did not seem the same woman. There was a far-away look in her eyes, and her voice had a sad dreaminess which was new to me. Raising his hand to impose silence, the Professor motioned to me to bring the others in.

They came on tip-toe, closing the door behind them, and stood at the foot of the bed, looking on. Mina appeared not to see them. The stillness was broken by Van Helsing’s voice speaking in a low level tone which would not break the current of her thoughts:

"Where are you?"

The answer came in a neutral way:

"I do not know. Sleep has no place it can call its own."

For several minutes there was silence. Mina sat rigid, and the Professor stood staring at her fixedly; the rest of us hardly dared to breathe. The room was growing lighter; without taking his eyes from Mina’s face, Dr. Van Helsing motioned me to pull up the blind.

A red streak shot up, and a rosy light seemed to diffuse itself through the room. On the instant the Professor spoke again:

"Where are you now?"

The answer came dreamily, but with intention; it were as though she were interpreting something. I have heard her use the same tone when reading her shorthand notes.

"I do not know. It is all strange to me!"

"What do you see?"

"I can see nothing; it is all dark."

"What do you hear?"

"The lapping of water. It is gurgling by, and little waves leap. I can hear them on the outside."

"Then you are on a ship?"

We all looked at each other, trying to glean something each from the other. We were afraid to think. The answer came quick:

"Oh, yes!"

"What else do you hear?"

"The sound of men stamping overhead as they run about. There is the creaking of a chain, and the loud tinkle as the check of the capstan falls into the rachet."

"What are you doing?"

"I am still—oh, so still. It is like death!"

Мина открыла глаза, но теперь она казалась совсем другой женщиной. Глаза ее глядели куда-то вдаль, а голос звучал как-то мечтательно, чего я прежде никогда не слыхал. Профессор поднял руку в знак молчания и приказал мне позвать остальных.

Они вошли на цыпочках, заперев за собой дверь, и стали у конца кровати. Мина их, видимо, не замечала. Наконец, Ван Хельсинг нарушил молчание, говоря тихим голосом, чтобы не прерывать течения ее мыслей.

"Где вы?"

"Я не знаю. У сна нет своего места."

На несколько минут опять водворилась тишина. Мина сидела без движения перед профессором, вперившим в нее свой взор; остальные едва осмеливались дышать. В комнате стало светлей; все еще не сводя глаз с лица Мины, Ван Хельсинг приказал мне поднять шторы.

На горизонте появилась красная полоска, розовый свет разлился по комнате. Профессор заговорил вновь.

"Где вы теперь?"

Ответ прозвучал рассеянно-мечтательно, но вместе с тем Мина как будто силилась понять что-то. Она заговорила тем же голосом, как расшифровывала свои стенографические записи.

"Я не знаю. Все мне чуждо!"

"Что вы видите?"

"Я ничего не могу различить, все темно вокруг меня."

"Что вы слышите?"

"Плеск воды; она журчит и волнуется, точно вздымая маленькие волны. Я слышу их снаружи."

"Значит, вы находитесь на корабле?"

Мы переглянулись, ища ответа друг у друга. Мы боялись думать. Ответ пришел быстро.

"О, да!"

"Что вы еще слышите?"

"Шаги людей, бегающих над моей головой; кроме того, лязг цепей и как будто бы поднимают якорь.

"Что вы делаете?"

"Я лежу спокойно, да, спокойно, как будто я уже умерла!"

The voice faded away into a deep breath as of one sleeping, and the open eyes closed again. By this time the sun had risen, and we were all in the full light of day. Dr. Van Helsing placed his hands on Mina’s shoulders, and laid her head down softly on her pillow. She lay like a sleeping child for a few moments, and then, with a long sigh, awoke and stared in wonder to see us all around her.

"Have I been talking in my sleep?" was all she said.

She seemed, however, to know the situation without telling, though she was eager to know what she had told. The Professor repeated the conversation, and she said:

"Then there is not a moment to lose: it may not be yet too late!"

Mr. Morris and Lord Godalming started for the door but the Professor’s calm voice called them back:

"Stay, my friends. That ship, wherever it was, was weighing anchor whilst she spoke. There are many ships weighing anchor at the moment in your so great Port of London. Which of them is it that you seek? God be thanked that we have once again a clue, though whither it may lead us we know not. We have been blind somewhat; blind after the manner of men, since when we can look back we see what we might have seen looking forward if we had been able to see what we might have seen! We can know now what was in the Count’s mind, when he seize that money, though Jonathan’s so fierce knife put him in the danger that even he dread.

Голос ее умолк, и она задышала как во сне, глаза закрылись. Между тем солнце поднялось высоко, и наступил день. Ван Хельcинг положил свои руки на плечи Мины и осторожно опустил ее голову на подушку. Она лежала несколько минут, как спящее дитя, затем глубоко вздохнула и с удивлением посмотрела на нас.

"Я говорила во сне?" спросила она.

Она это знала, по-видимому, и так. Но ей хотелось узнать, что она говорила. Профессор повторил весь разговор и сказал:

"Итак, нельзя терять ни минуты; быть может, еще не поздно!"

"Нельзя терять ни минуты: возможно, еще не поздно!"

Мистер Моррис и лорд Годалминг направились к двери, но профессор позвал их спокойным голосом:

"Стойте, друзья! Судно это поднимало якорь в то время, когда она говорила. В огромном порту Лондона сейчас многие суда готовятся к отплытию. Которое из них наше? Слава Богу, у нас опять есть нить, хотя мы и не знаем, куда она приведет. Мы были слепы, как это свойственно людям.  Если сейчас бросить взгляд назад, то станет ясно, что мы могли бы тогда увидеть. Теперь мы знаем, о чем думал граф, захватывая с собой деньги, хотя ему угрожал страшный кинжал Джонатана.

He meant escape. Hear me, escape! He saw that with but one earth-box left, and a pack of men following like dogs after a fox, this London was no place for him. He have take his last earth-box on board a ship, and he leave the land. He think to escape, but no! we follow him. Tally Ho! as friend Arthur would say when he put on his red frock! Our old fox is wily; oh! so wily, and we must follow with wile.

In meantime we may rest and in peace, for there are waters between us which he do not want to pass, and which he could not if he would—unless the ship were to touch the land, and then only at full or slack tide. See, and the sun is just rose, and all day to sunset is to us. Let us take bath, and dress, and have breakfast which we all need, and which we can eat comfortably since he be not in the same land with us."

Mina looked at him appealingly as she asked:

"But why need we seek him further, when he is gone away from us?"

Он хотел убежать. Вы слышите, убежать! Зная, что у него остается всего один ящик и целая группа людей преследует его, как собаки - лису, граф понял, что ему не стоит оставаться в Лондоне. Погрузив на судно свой последний ящик, он покинул страну. Он думает, что убежал, но нет! Мы последуем за ним. Ату! - как сказал бы наш друг Артур, надев свой красный охотничий костюм. Наша старая лиса хитра, ох как хитра, и мы должны взять ее хитростью.

А пока мы можем быть спокойны, потому что между ним и нами лежит вода, и он не сможет сюда явиться, пока судно не пристанет к берегу. Посмотрите, солнце уже высоко, и день принадлежит нам до захода. Примем ванну, оденемся и позавтракаем, в чем все мы нуждаемся и что можем спокойно сделать, так как его нет больше в этой стране.

Мина умоляюще взглянула на него с спросила:

"Но зачем нам его искать, раз он уехал?"

He took her hand and patted it as he replied:

"Ask me nothings as yet. When we have breakfast, then I answer all questions."

He would say no more, and we separated to dress. After breakfast Mina repeated her question. He looked at her gravely for a minute and then said sorrowfully:

"Because my dear, dear Madam Mina, now more than ever must we find him even if we have to follow him to the jaws of Hell!"

She grew paler as she asked faintly:

"Why?"

"Because," he answered solemnly, "he can live for centuries, and you are but mortal woman. Time is now to be dreaded—since once he put that mark upon your throat."

I was just in time to catch her as she fell forward in a faint.

Он взял ее руку и погладил, говоря:

"Не расспрашивайте меня пока ни о чем, после завтрака я отвечу на все ваши вопросы."

Он замолчал, и мы разошлись по своим комнатам, чтобы переодеться. После завтрака Мина повторила свой вопрос. Он посмотрел на нее серьезно и ответил печальным голосом:

"Потому что, дорогая госпожа Мина, мы теперь больше, чем когда-либо должны найти его, если бы даже нам пришлось проникнуть в самый ад!"

Она побледнела и спросила едва слышно:

"Почему?"

"Потому что," ответил он торжественно, "чудовище может прожить сотни лет, а вы только смертная женщина! Теперь надо бояться времени, раз он наложил на вас свое клеймо."

Я вовремя успел подхватить ее, так как она упала, как подкошенная.