Bram Stoker 'Dracula' - Брэм Стокер 'Дракула'

Jonatan Harker's Journal

1 October, 5 a. m.

I went with the party to the search with an easy mind, for I think I never saw Mina so absolutely strong and well. I am so glad that she consented to hold back and let us men do the work. Somehow, it was a dread to me that she was in this fearful business at all; but now that her work is done, and that it is due to her energy and brains and foresight that the whole story is put together in such a way that every point tells, she may well feel that her part is finished, and that she can henceforth leave the rest to us.

We were, I think, all a little upset by the scene with Mr. Renfield. When we came away from his room we were silent till we got back to the study. Then Mr. Morris said to Dr. Seward:

"Say, Jack, if that man wasn’t attempting a bluff, he is about the sanest lunatic I ever saw. I’m not sure, but I believe that he had some serious purpose, and if he had, it was pretty rough on him not to get a chance."

Lord Godalming and I were silent, but Dr. Van Helsing added:

"Friend John, you know more of lunatics than I do, and I’m glad of it, for I fear that if it had been to me to decide I would before that last hysterical outburst have given him free. But we live and learn, and in our present task we must take no chance, as my friend Quincey would say. All is best as they are."

Дневник Джонатана Харкера

1 октября. 5 часов дня

Мы с легким сердцем отправились на поиски вампира, потому что оставили Мину в прекрасном настроении. Я так рад, что она согласилась остаться и предоставить работу нам, мужчинам. Мне как-то страшно становилось при мысли, что она вообще принимает участие в этом ужасном деле; но теперь, когда ее работа кончена и когда благодаря ее энергии, сообразительности и предусмотрительности вся история связана и единое целое, – она может чувствовать, что ее дело сделано и что с этого времени она может предоставить остальное нам.

Мы были немного взволнованы сценою с Рэнфилдом. Выйдя от него, мы до самого возвращения в кабинет не обмолвились ни словом. Затем мистер Моррис сказал доктору Сьюарду:

"Послушай, Джек, если этот человек не блефовал, то это самый разумный сумасшедший на моем веку. Я не уверен, но мне кажется, что у него была какая-то серьезная цель, и если это так, то, пожалуй, жаль, что не удалось осуществиться его желанию."

Мы с лордом Годалмингом молчали, но доктор Ван Хельсинг добавил:

"Друг Джон, ты больше меня знаешь о сумасшедших, и я рад этому; если бы мне пришлось решать вопрос о его освобождении, боюсь, я освободил бы его, конечно, до того истерического припадка, который мы наблюдали в конце. Но век живи – век учись, и в данном случае не надо было давать ему потачки, как выразился бы мой друг Квинси. Что ни делается – все к лучшему."

Dr. Seward seemed to answer them both in a dreamy kind of way:

"I don’t know but that I agree with you. If that man had been an ordinary lunatic I would have taken my chance of trusting him; but he seems so mixed up with the Count in an indexy kind of way that I am afraid of doing anything wrong by helping his fads.

I can’t forget how he prayed with almost equal fervour for a cat, and then tried to tear my throat out with his teeth. Besides, he called the Count 'lord and master', and he may want to get out to help him in some diabolical way. That horrid thing has the wolves and the rats and his own kind to help him, so I suppose he isn’t above trying to use a respectable lunatic.

I only hope we have done what is best. These things, in conjunction with the wild work we have in hand, help to unnerve a man."

The Professor stepped over, and laying his hand on his shoulder, said in his grave, kindly way:

"Friend John, have no fear. We are trying to do our duty in a very sad and terrible case; we can only do as we deem best. What else have we to hope for, except the pity of the good God?"

Lord Godalming had slipped away for a few minutes, but now he returned. He held up a little silver whistle, as he remarked:

Доктор Сьюард ответил им довольно туманно:

"Не знаю! Но, пожалуй, я согласен с тобою. Если бы этот человек был обыкновенным сумасшедшим, я бы решился поверить ему; но он, по-видимому, каким-то непонятным образом связан с графом, так что я боюсь повредить нашему предприятию, потакая его выходкам.

Не могу забыть, как он молил о кошке, а затем почти с такой же страстностью пытался перегрызть мне горло зубами. Кроме того, он называет графа 'господин и повелитель'. Он хочет выйти, чтобы помочь ему каким-то бесовским образом. Наш отвратительный вампир имеет в своем распоряжении волков, и крыс, и прочую нечисть; я думаю, он не побрезгует обратиться к помощи почтенного умалишенного.

Я только надеюсь, что мы поступили правильно. Все, что связано с этим жутким делом, способно вывести из равновесия любого человека.

Профессор сказал в свойственное ему серьезной и доброй манере:

"Не бойся, друг Джон, мы все стараемся исполнить свой долг в этом печальном и ужасном случае; каждый из нас поступает так, как ему кажется лучше. Но что же нам остается, кроме надежды на милосердие всемилостивого Бога?"

Лорд Годалминг выскользнул на несколько минут из комнаты и вернулся, держа в руках маленький серебряный свисток. Он заметил:

"That old place may be full of rats, and if so, I’ve got an antidote on call."

Having passed the wall, we took our way to the house, taking care to keep in the shadows of the trees on the lawn. When we got to the porch the Professor opened his bag and took out a lot of things, which he laid on the step, sorting them into four little groups, evidently one for each. Then he spoke:

"My friends, we are going into a terrible danger, and we need arms of many kinds. Our enemy is not merely spiritual. Remember that he has the strength of twenty men, and that, though our necks or our windpipes are of the common kind—and therefore breakable or crushable—his are not amenable to mere strength.

A stronger man, or a body of men more strong in all than him, can at certain times hold him; but they cannot hurt him as we can be hurt by him. We must, therefore, guard ourselves from his touch. Keep this near your heart," as he spoke he lifted a little silver crucifix and held it out to me, I being nearest to him—"put these flowers round your neck" here he handed to me a wreath of withered garlic blossoms, "for other enemies more mundane, this revolver and this knife; and for aid in all, these so small electric lamps, which you can fasten to your breast; and for all, and above all at the last, this, which we must not desecrate needless."

"Это старое место может быть полно крыс," сказал он.  "И если это так, то я взял с собой предохраняющее средство."

Обойдя стену, мы направились к дому, стараясь держаться в тени деревьев. Когда мы подошли к подъезду, профессор открыл свой мешок и вынул множество предметов, которые разложил на ступеньках, рассортировав их на четыре маленькие кучки, предназначавшиеся, по-видимому, для каждого из нас. Затем он сказал:

"Друзья мои, мы затеваем очень рискованное предприятие и нам понадобится всевозможное оружие. Наш враг силен не только как дух. Помните, он обладает силой двадцати человек, и в то же время у нас обыкновенные шеи и глотки, которые поддаются простой силе.

Более сильный человек или кучка людей, которые вместе сильнее его, могут на некоторое время его удержать; но все же они не могут повредить ему так, как он нам. Поэтому даже лев должен остерегаться его прикосновения. Храните это у вашего сердца," сказал он, подняв небольшое распятие и протянув его мне, так как я был к нему ближе всех. "Наденьте эти цветы себе на шею," протянул он мне венок увядших цветов чеснока, "а для других врагов, обычного типа, возьмите этот револьвер и нож; на всякий случай вот вам крошечные электрические лампочки, которые вы можете прикрепить себе на грудь; но важнее всего вот это оружие: мы не должны расточать его понапрасну."

This was a portion of Sacred Wafer, which he put in an envelope and handed to me. Each of the others was similarly equipped.

"Now," he said, "friend John, where are the skeleton keys? If so that we can open the door, we need not break house by the window, as before at Miss Lucy’s."

Dr. Seward tried one or two skeleton keys, his mechanical dexterity as a surgeon standing him in good stead. Presently he got one to suit; after a little play back and forward the bolt yielded, and, with a rusty clang, shot back. We pressed on the door, the rusty hinges creaked, and it slowly opened. It was startlingly like the image conveyed to me in Dr. Seward’s diary of the opening of Miss Westenra’s tomb; I fancy that the same idea seemed to strike the others, for with one accord they shrank back. The Professor was the first to move forward, and stepped into the open door.

"In manus tuas, Domine!" he said, crossing himself as he passed over the threshold.

We closed the door behind us, lest when we should have lit our lamps we should possibly attract attention from the road. The Professor carefully tried the lock, lest we might not be able to open it from within should we be in a hurry making our exit. Then we all lit our lamps and proceeded on our search. The light from the tiny lamps fell in all sorts of odd forms, as the rays crossed each other, or the opacity of our bodies threw great shadows.

I could not for my life get away from the feeling that there was some one else amongst us. I suppose it was the recollection, so powerfully brought home to me by the grim surroundings, of that terrible experience in Transylvania. I think the feeling was common to us all, for I noticed that the others kept looking over their shoulders at every sound and every new shadow, just as I felt myself doing.

Это был маленький кусок освященной облатки, которую он положил в конверт и передал мне.

"Теперь," добавил он, "скажи-ка, Джон, где отмычки? Если нам не удастся открыть дверь, то придется вламываться в дом через окно, как было однажды у мисс Люси."

Доктор Сьюард попробовал несколько отмычек, причем его хирургическая привычка посмогла ему хорошо. Вскоре он нашел подходящую. После некоторого раскачивания взад-вперед затвор с ржавым лязгом подался. Мы нажали, заскрипели ржавые петли, и дверь открылась. Это поразительно напомнило мне описанное в дневнике доктора Сьюворда - наверное, с таким же отвратительным скрежетом открывалась дверь склепа мисс Вестенра. Похоже, это же пришло в голову и остальным: не сговариваясь, все отпрянули. Профессор первым двинулся вперед и ступил в открытую дверь.

"В руки твои передаю дух мой!" сказал профессор, переступая через порог и осеняя себя крестным знамением.

Мы закрыли за собой дверь, чтобы не привлекать ничьего внимания, когда зажжем свои электрические лампочки. Профессор осторожно попробовал замок, чтобы узнать, сможем ли мы отпереть его без затруднения, если будем торопиться к выходу. После этого все мы зажгли свои лампочки и принялись за поиски. Лучи наших фонариков перекрещивались, создавая причудливую игру света, или это мы отбрасывали гигантские тени.

Я никак не мог отделаться от ощущения, что с нами находился кто-то еще. Вероятно, это было следствием воспоминания, неотвязно жившего в моей душе, о жуткой обстановке, в которой произошли все эти ужасы в Трансильвании. Мне показалось, что и остальные испытывали те же чувства, поскольку я заметил, что при каждом звуке, каждой новой тени, каждом шорохе они то и дело оглядывались.

The whole place was thick with dust. The floor was seemingly inches deep, except where there were recent footsteps, in which on holding down my lamp I could see marks of hobnails where the dust was cracked. The walls were fluffy and heavy with dust, and in the corners were masses of spider’s webs, whereon the dust had gathered till they looked like old tattered rags as the weight had torn them partly down.

On a table in the hall was a great bunch of keys, with a time-yellowed label on each. They had been used several times, for on the table were several similar rents in the blanket of dust, similar to that exposed when the Professor lifted them. He turned to me and said:

"You know this place, Jonathan. You have copied maps of it, and you know it at least more than we do. Which is the way to the chapel?"

I had an idea of its direction, though on my former visit I had not been able to get admission to it; so I led the way, and after a few wrong turnings found myself opposite a low, arched oaken door, ribbed with iron bands.

"This is the spot," said the Professor as he turned his lamp on a small map of the house, copied from the file of my original correspondence regarding the purchase.

With a little trouble we found the key on the bunch and opened the door. We were prepared for some unpleasantness, for as we were opening the door a faint, malodorous air seemed to exhale through the gaps, but none of us ever expected such an odour as we encountered.

Все окружающее было покрыто густым слоем пыли. Пол казался покрытым ею на несколько вершков, за исключением тех мест, где видны были свежие следы с отпечатками гвоздей с широкими шляпками, как я мог различить, освещая затвердевшую пыль своей лампочкой. Слой пыли лежал и на стенах, даже развешенные по углам сети паутины провисали под ее тяжестью, подобно старым лохмотьям.

В зале на столе лежала большая связка ключей с пожелтевшими от времени ярлыками на каждом из них. По-видимому, ими несколько раз пользовались, потому что на пыльном покрывале стола было несколько одинаковых следов, подобных тому, какой образовался после того, как их поднял профессор. Он повернулся ко мне и сказал:

"Ты знаком с этим местом, Джонатан? Ты снимал с него план, и тебе оно, во всяком случае, более знакомо, чем мне. Где дорога к часовне?"

Я имел смутное представление, где находится часовня, хотя в прошлое свое посещение так и не смог добраться до нее. В конце концов, после нескольких неверных поворотов, я нашел дорогу и очутился против низкой, сводчатой, дубовой двери, обитой железными полосами.

"Вот это где," сказал профессор, осветив своей лампой маленький план дома, скопированный из книг моей собственной корреспонденции, относящейся к найму дома.

С небольшим затруднением мы отыскали в связке нужный нам ключ и отперли дверь. Мы готовились к чему-то неприятному, потому что в то время, когда мы открывали дверь, сквозь щели крался слабый отвратительный запах, но никто из нас не ожидал той вони, которая ударила нам в нос.

None of the others had met the Count at all at close quarters, and when I had seen him he was either in the fasting stage of his existence in his rooms or, when he was gloated with fresh blood, in a ruined building open to the air; but here the place was small and close, and the long disuse had made the air stagnant and foul.  There was an earthy smell, as of some dry miasma, which came through the fouler air.

But as to the odour itself, how shall I describe it? It was not alone that it was composed of all the ills of mortality and with the pungent, acrid smell of blood, but it seemed as though corruption had become itself corrupt. Faugh! it sickens me to think of it. Every breath exhaled by that monster seemed to have clung to the place and intensified its loathsomeness.

Under ordinary circumstances such a stench would have brought our enterprise to an end; but this was no ordinary case, and the high and terrible purpose in which we were involved gave us a strength which rose above merely physical considerations.

After the involuntary shrinking consequent on the first nauseous whiff, we one and all set about our work as though that loathsome place were a garden of roses. We made an accurate examination of the place, the Professor saying as we began:

"The first thing is to see how many of the boxes are left; we must then examine every hole and corner and cranny and see if we cannot get some clue as to what has become of the rest."

A glance was sufficient to show how many remained, for the great earth chests were bulky, and there was no mistaking them. There were only twenty-nine left out of the fifty!

Once I got a fright, for, seeing Lord Godalming suddenly turn and look out of the vaulted door into the dark passage beyond, I looked too, and for an instant my heart stood still. Somewhere, looking out from the shadow, I seemed to see the high lights of the Count’s evil face, the ridge of the nose, the red eyes, the red lips, the awful pallor. It was only for a moment, for, as Lord Godalming said,  "I thought I saw a face, but it was only the shadows," and resumed his inquiry, I turned my lamp in the direction, and stepped into the passage.

Никто из нас, кроме меня, не встречал раньше графа, а когда его видел я, он либо находился в своих комнатах, но в стадии поста, либо, если был упитан свежей кровью – находился в разрушенном здании на открытом воздухе; здесь же помещение было небольшое и закрытое, кроме того, его долго не использовали, из-за чего воздух сделался затхлым и зловонным. В нем пахло гниющей землей и какими-то тошнотворными испарениями..

Как описать этот смрад? Не просто запах разложения, смешанный со сладковатым запахом крови, но, казалось, это был сам тлен. Фу! Меня мутит от одного воспоминания. Дыхание этого монстра, казалось, отравило воздух, сделав его еще отвратительнее.

При обычных условиях такое зловоние заставило бы нас бросить это предприятие; но данный случай был не из обыкновенных, а высокая и ужасная цель, к которой мы стремились, вливала в нас силу, бывшую сильнее просто физических неприятностей.

После невольного содрогания, охватившего нас при первом приступе омерзения, мы все как один принялись за работу, словно это отвратительное место было садом, наполненным розами. Мы произвели подробный осмотр местности, перед началом которого профессор сказал:

"Нам предстоит, во-первых, проверить, сколько осталось ящиков; затем мы должны исследовать каждую дыру, каждую щель, каждый угол, и посмотреть, не можем ли мы найти какого-нибудь ключа к тому, что произошло с остальными."

Достаточно было одного взгляда, чтобы узнать сколько их осталось, потому что ящики с землей были громадного размера и не могли остаться незамеченными. Из пятидесяти осталось всего двадцать девять!

Я испытал мгновение ужаса, ибо, заметив, что лорд Годалминг внезапно повернулся и посмотрел вдоль темнеющего прохода, я также взглянул туда – и на минуту у меня замерло сердце. Мне показалось, что я вижу мертвенно-бледное горбоносое лицо графа с красными глазами, красными губами. Это продолжалось всего одно мгновение, потому что, когда лорд Годалминг сказал: "Мне показалось, что я видел чье-то лицо, но это только игра теней," и возобновил свои расследования, я направил свет моей лампочки в указанном направлении и пошел в проход.

There was no sign of any one; and as there were no corners, no doors, no aperture of any kind, but only the solid walls of the passage, there could be no hiding-place even for him.

I took it that fear had helped imagination, and said nothing. A few minutes later I saw Morris step suddenly back from a corner, which he was examining. We all followed his movements with our eyes, for undoubtedly some nervousness was growing on us, and we saw a whole mass of phosphorescence, which twinkled like stars. We all instinctively drew back. The whole place was becoming alive with rats.

For a moment or two we stood appalled, all save Lord Godalming, who was seemingly prepared for such an emergency. Rushing over to the great iron-bound oaken door, which Dr. Seward had described from the outside, and which I had seen myself, he turned the key in the lock, drew the huge bolts, and swung the door open.

Then, taking his little silver whistle from his pocket, he blew a low, shrill call. It was answered from behind Dr. Seward’s house by the yelping of dogs, and after about a minute three terriers came dashing round the corner of the house.

Unconsciously we had all moved towards the door, and as we moved I noticed that the dust had been much disturbed: the boxes which had been taken out had been brought this way. But even in the minute that had elapsed the number of the rats had vastly increased.

They seemed to swarm over the place all at once, till the lamplight, shining on their moving dark bodies and glittering, baleful eyes, made the place look like a bank of earth set with fireflies.

The dogs dashed on, but at the threshold suddenly stopped and snarled, and then, simultaneously lifting their noses, began to howl in most lugubrious fashion. The rats were multiplying in thousands, and we moved out.

Lord Godalming lifted one of the dogs, and carrying him in, placed him on the floor. The instant his feet touched the ground he seemed to recover his courage, and rushed at his natural enemies. They fled before him so fast that before he had shaken the life out of a score, the other dogs, who had by now been lifted in the same manner, had but small prey.

Я не нашел ничьих следов; а так как там не встретилось ни углов, ни дверей, ни малейшей скважины, а лишь одни капитальные стены, то, следовательно, ему некуда было и скрыться.

Я решил, что страх сыграл на руку воображению, и ничего не сказал. Несколько минут спустя я увидел, как Моррис попятился внезапно от угла, который исследовал. Мы все инстинктивно повернули головы в его сторону, поскольку нервы у всех были напряжены, и увидели массу фосфоресцирующих точек, мерцавших, как звезды. Все мы невольно попятились, увидев, что угол буквально наводнился крысами.

Минуту или две мы стояли без движения, но лорд Годалминг, который, по-видимому, приготовился к такой встрече, подошел к огромной, обитой железом двери, наружную сторону которой доктор Сьюард описал в своем дневнике, повернул ключ в замке, вынул огромные засовы и растворил ее настежь.

Затем, вынув из кармана маленький серебряный свисток, резко и пронзительно свистнул. Ему ответил лай собак из-за дома доктора Сьюарда, и приблизительно через минуту из-за угла примчались три терьера.

Мы бессознательно подвинулись к двери; я случайно заметил, что в этом месте пыль была сильно сбита: по-видимому, недостающие ящики проносились этим путем. Но даже за эту минуту количество крыс возросло.

В лучах фонариков, освещавших их юркие темные тела и мерцающие зловещие глаза, стала казаться, что земляной пол усеян светлячками.

Собаки бросились к нам, но на пороге дома вдруг остановились, зарычали, затем одновременно задрав носы, начали выть самым зловещим образом. Крысы заполнили уже почти все пространство, и нам пришлось выйти.

Лорд Годалминг взял одну из собак, внес внутрь и опустил на пол. Лишь только ее ноги коснулись земли, к ней вернулась природная храбрость, и она кинулась на своих естественных врагов. Они обратились в такое бегство, что прежде чем она успела загрызть одну, другим собакам, которых пришлось внести таким же образом, почти не осталось добычи.

With their going it seemed as if some evil presence had departed, for the dogs frisked about and barked merrily as they made sudden darts at their prostrate foes, and turned them over and over and tossed them in the air with vicious shakes.

We all seemed to find our spirits rise. Whether it was the purifying of the deadly atmosphere by the opening of the chapel door, or the relief which we experienced by finding ourselves in the open I know not; but most certainly the shadow of dread seemed to slip from us like a robe, and the occasion of our coming lost something of its grim significance, though we did not slacken a whit in our resolution.

We closed the outer door and barred and locked it, and bringing the dogs with us, began our search of the house. We found nothing throughout except dust in extraordinary proportions, and all untouched save for my own footsteps when I had made my first visit. Never once did the dogs exhibit any symptom of uneasiness, and even when we returned to the chapel they frisked about as though they had been rabbit-hunting in a summer wood.

The morning was quickening in the east when we emerged from the front. Dr. Van Helsing had taken the key of the hall-door from the bunch, and locked the door in orthodox fashion, putting the key into his pocket when he had done.

"So far,” he said, “our night has been eminently successful. No harm has come to us such as I feared might be and yet we have ascertained how many boxes are missing. More than all do I rejoice that this, our first—and perhaps our most difficult and dangerous—step has been accomplished without the bringing thereinto our most sweet Madam Mina or troubling her waking or sleeping thoughts with sights and sounds and smells of horror which she might never forget.

С уходом крыс мы почувствовали облегчение, будто избавились от присутствия темных сил; собаки носились и весело лаяли на тела пораженных врагов,переворачивая их, встряхивая, подкидывая в воздух.

Было ли оно вызвано освежением мертвенной атмосферы благодаря открытой двери часовни, или облегчением, которое мы почувствовали, очутившись на свежем воздухе, – не знаю; но тень ужаса, казалось, соскользнула с нас, как одежда, и самая цель нашего прихода потеряла отчасти свое ужасное значение, хотя мы ни на йоту не поколебались в нашем решении.

Закрыв наружную дверь, заперев ее, задвинув засовы и захватив с собой собак, мы возобновили поиски в доме. Мы ничего не нашли, кроме громадного количества пыли, все в нем осталось нетронутым, даже следы моих ног со времени моего первого посещения. Ни разу собаки не проявили признаков какой-либо боязни, и даже когда мы вернулись к часовне, они прыгали вокруг нас, точно только что охотились на кроликов в лесу.

На востоке уже алела заря, когда мы вышли из подъезда. Доктор Ван Хельсинг вынул из связки ключ от входной двери и, заперев ее нормальным путем, положил ключ себе в карман.

"До сих пор," сказал он, "наша ночь была очень удачна. Мы избежали всякого вреда, чего я очень боялся, и в то же время мы узнали, сколько ящиков недостает. Больше всего я рад тому, что этот наш первый – и может быть труднейший и опаснейший – шаг совершился без участия нашей прелестнейшей мадам Мины, без омрачения ее сна или бодрствования образами, звуками и запахами и тому подобными ужасами, которые она могла бы никогда не забыть.

We have other matters before us, other dangers, other fears; and that monster—he has not used his power over the brute world for the only or the last time tonight. So be it that he has gone elsewhere.

Good! It has given us opportunity to cry 'check' in some ways in this chess game, which we play for the stake of human souls. And now let us go home. The dawn is close at hand, and we have reason to be content with our first night’s work. It may be ordained that we have many nights and days to follow, if full of peril; but we must go on, and from no danger shall we shrink."

The house was silent when we got back, save for some poor creature who was screaming away in one of the distant wards, and a low, moaning sound from Renfield’s room. The poor wretch was doubtless torturing himself, after the manner of the insane, with needless thoughts of pain.

I came tiptoe into our own room, and found Mina asleep, breathing so softly that I had to put my ear down to hear it. She looks paler than usual. I hope the meeting tonight has not upset her.

I am truly thankful that she is to be left out of our future work, and even of our deliberations. It is too great a strain for a woman to bear.

I did not think so at first, but I know better now. Therefore I am glad that it is settled. There may be things which would frighten her to hear; and yet to conceal them from her might be worse than to tell her if once she suspected that there was any concealment. Henceforth our work is to be a sealed book to her, till at least such time as we can tell her that all is finished, and the earth free from a monster of the nether world.

I daresay it will be difficult to begin to keep silence after such confidence as ours; but I must be resolute, and tomorrow I shall keep dark over tonight’s doings, and shall refuse to speak of anything that has happened. I rest on the sofa, so as not to disturb her.

Конечно, нас ожидают новые трудности и опасности, но сегодня ночью этот монстр не пустил в ход свою власть над темными силами. Вполне вероятно, он быо где-то в другом месте.

Мы имели возможность сказать 'шах' в той шахматной игре, которую мы ведем для спасения человеческих душ, а теперь пойдем домой. Заря приближается, у нас же есть основание быть довольными своей работой первой ночью. Хотя впереди, может быть, еще много опасных ночей и дней, но мы не отступим перед опасностью."

Когда мы вернулись, в доме было тихо, лишь какой-то несчастный вскрикивал вдалеке да из палаты Ренфилда доносились тихие стоны. Бедняга наверняка, как многие безумцы, терзал себя ненужными, мучительными размышлениями.

Я на цыпочках вошел в нашу комнату и нашел Мину спящей и дышащей так тихо, что мне пришлось нагнуться к ней, чтобы услышать ее дыхание. Она выглядит бледнее обыкновенного. Надеюсь, что ее не расстроило сегодняшнее собрание.

Я действительно очень признателен за то, что она больше не будет участвовать в наших делах, даже в их обсуждении. Для женщины это слишком сильное испытание.

Поначалу я так не думал, но теперь знаю, что так лучше. Поэтому я рад, что все устроилось. Ее легко растревожить, а скрывать от нее еще хуже - она могла заподозрить что-то неладное. С этих пор наша работа должна быть для нее запретной книгой, по крайней мере до того времени, пока мы не сможем сказать ей, что все кончено и что земля освободилась от чудовища подземного мира.

Конечно, трудно скрытничать после нашей ставшей уже привычной откровенности, но нужно проявить твердость, - утром ничего не скажу ей о ночных событиях. Я лег на диване, чтобы не побеспокоить ее.

1 October, later

I suppose it was natural that we should have all overslept ourselves, for the day was a busy one, and the night had no rest at all. Even Mina must have felt its exhaustion, for though I slept till the sun was high, I was awake before her, and had to call two or three times before she awoke. Indeed, she was so sound asleep that for a few seconds she did not recognize me, but looked at me with a sort of blank terror, as one looks who has been waked out of a bad dream. She complained a little of being tired, and I let her rest till later in the day.

1 октября. Позже

Вполне естественно, что мы проспали, потому что вчерашний день был сплошь занят работой, а ночь не принесла нам покоя. Даже на Мине, должно быть, сказалось истощение вчерашнего дня, потому что хотя я сам проспал чуть не до полудня, тем не менее я проснулся раньше ее, и будил ее два или три раза, пока она наконец не проснулась. Она спала так крепко, что, проснувшись, в продолжение нескольких секунд не узнавала меня и смотрела на меня с невыразимым ужасом, как бывает после кошмара. Она немного жаловалась на усталость, и я оставил ее отдыхать.

Dr. Seward’s Diary

1 October

It was towards noon when I was awakened by the Professor walking into my room. He was more jolly and cheerful than usual, and it is quite evident that last night’s work has helped to take some of the brooding weight off his mind. After going over the adventure of the night he suddenly said:

"Your patient interests me much. May it be that with you I visit him this morning? Or if that you are too occupy, I can go alone if it may be. It is a new experience to me to find a lunatic who talk philosophy, and reason so sound."

I had some work to do which pressed, so I told him that if he would go alone I would be glad, as then I should not have to keep him waiting; so I called an attendant and gave him the necessary instructions. Before the Professor left the room I cautioned him against getting any false impression from my patient.

"But," he answered, "I want him to talk of himself and of his delusion as to consuming live things. He said to Madam Mina, as I see in your diary of yesterday, that he had once had such a belief. Why do you smile, friend John?"

"Excuse me," I said, "but the answer is here." I laid my hand on the type-written matter. "When our sane and learned lunatic made that very statement of how he used to consume life, his mouth was actually nauseous with the flies and spiders which he had eaten just before Mrs. Harker entered the room."

Van Helsing smiled in turn.

"Good!” he said. “Your memory is true, friend John. I should have remembered. And yet it is this very obliquity of thought and memory which makes mental disease such a fascinating study. Perhaps I may gain more knowledge out of the folly of this madman than I shall from the teaching of the most wise. Who knows?”

I went on with my work, and before long was through that in hand. It seemed that the time had been very short indeed, but there was Van Helsing back in the study.

Дневник доктора Сьюарда

1 октября

Было около полудня, когда профессор разбудил меня; он был веселее и радостнее обыкновенного; по-видимому, результаты работы прошлой ночью прояснили для него кое-какие вопросы и сняли с души какую-то тяжесть. Коснувшись происшествий сегодняшней ночи, он вдруг сказал:

"Твой больной очень меня интересует. Можно ли мне посетить его с тобой сегодня утром? Но если ты очень занят и ничего не имеешь против, я могу пойти один. Для меня новость – сумасшедший, разговаривающий как философ и рассуждающий так здраво."

У меня была спешная работа; я сказал ему, что буду рад, если он пойдет один, так что в этом случае ему не придется меня дожидаться; затем я позвал служителя и дал ему необходимые разъяснения. Прежде, чем профессор вышел из комнаты, я предупредил его, чтобы он не получил ложного впечатления от монго пациента.

"Но," ответил он, "я хочу говорить с ним о нем самом, о его мании потребления живых вещей Он сказал мадам Мине, я прочел это вчера в твоем дневнике, что у него когда-то была такая вера. Почему ты улыбаешься, Джон? "

"Простите," сказал я, "но ответ здесь." Я положил руку на запечатанные материалы. "Когда наш разумный и образованный сумасшедший рассказывал, что когда-то имел обыкновение поглощать жизнь, рот его еще сохранял отвратительный вкус мух и пауков, которых он съел на моих глазах перед самым приходом миссис Харкер."

Ван Хельсинг в свою очередь улыбнулся.

"Хорошо!" сказал он. "Хорошая память, друг Джон. И мне бы следовало помнить. Но пойми, имеено из-за такой непоследовательности психические заболевания и интересны для исследования. Возможно, глупости сумасшедшего покажутся мне более содержательными, чем премудрые теории ученых. Кто знает?"

Я продолжал свою работу и скоро ее окончил. По-видимому, время в самом деле прошло очень быстро, так как Ван Хельcинг уже успел вернуться.

"Do I interrupt?" he asked politely as he stood at the door.

"Not at all," I answered. "Come in. My work is finished, and I am free. I can go with you now, if you like."

"It is needless; I have seen him!"

"Well?"

"I fear that he does not appraise me at much. Our interview was short. When I entered his room he was sitting on a stool in the centre, with his elbows on his knees, and his face was the picture of sullen discontent.

I spoke to him as cheerfully as I could, and with such a measure of respect as I could assume. He made no reply whatever. 'Don’t you know me?' I asked. His answer was not reassuring: 'I know you well enough; you are the old fool Van Helsing. I wish you would take yourself and your idiotic brain theories somewhere else. Damn all thick-headed Dutchmen!'

Not a word more would he say, but sat in his implacable sullenness as indifferent to me as though I had not been in the room at all. Thus departed for this time my chance of much learning from this so clever lunatic; so I shall go, if I may, and cheer myself with a few happy words with that sweet soul Madam Mina. Friend John, it does rejoice me unspeakable that she is no more to be pained, no more to be worried with our terrible things. Though we shall much miss her help, it is better so."

"I agree with you with all my heart," I answered earnestly, for I did not want him to weaken in this matter. "Mrs. Harker is better out of it. Things are quite bad enough for us, all men of the world, and who have been in many tight places in our time; but it is no place for a woman, and if she had remained in touch with the affair, it would in time infallibly have wrecked her."

So Van Helsing has gone to confer with Mrs. Harker and Harker; Quincey and Art are all out following up the clues as to the earth-boxes. I shall finish my round of work and we shall meet tonight.

"Я не помешаю?" вежливо спросил он, стоя у двери.

"Нисколько," ответил я. "Войдите. Моя работа кончена, и я свободен. Теперь я могу пойти с вами, если хотите."

"Это лишнее: я видел его!"

"Ну?"

"Боюсь, что он не очень высокого мнения обо мне. Наше свидание было коротко; когда я вошел в комнату, он сидел на стуле, опираясь локтями на колени, и лицо его выражало мрачное неудовольствие.

Я обратился к нему как можно веселее и, насколько мог, почтительнее. Он не ответил ничего. 'Разве вы не узнаете меня?' спросил я. Ответ его был малоуспокоителен: 'Я знаю вас слишком хорошо: вы старый дурак, Ван Хельcинг. Я хотел бы, чтобы вы убрались вместе с вашими идиотскими теориями куда-нибудь в другое место. Да будут прокляты все тупоголовые голландцы'.

Больше он не сказал ни слова, а сидел с невозмутимой мрачностью и таким равнодушием ко мне, как будто меня совсем не было в комнате. Так на этот раз я потерял случай поучиться чему-нибудь у этого мудрого безумца; поэтому я решил пойти и, если можно, развеселиться в приятной беседе с нашей прелестной мадам Миной. Друг Джон, меня бесконечно радует, что она не будет больше волноваться из-за этих ужасов. Хотя нам и будет сильно недоставать ее общества, но так лучше."

"Я согласен с вами всем сердцем," подхватил я, не желая, чтобы у него возникли какие-либо сомнения на этот счет. "Разумеется, лучше, чтобы миссис Харкер была подальше от этого кошмара, достаточно тяжкого и для нас-то бывалых людей. Это испытание не для хрупкой женщины, и, если ее не отдалить от этого дела, со временем оно неизбежно подкосит ее."

Итак, Ван Хельсинг пошел к миссис Харкер и ее мужу; Квинси и Арт поехали выяснять местонахождение увезенных ящиков. Я же закончу работу, и вечером мы встретился.

Mina Harker’s Journal. 1 October

It is strange to me to be kept in the dark as I am today; after Jonathan’s full confidence for so many years, to see him manifestly avoid certain matters, and those the most vital of all. This morning I slept late after the fatigues of yesterday, and though Jonathan was late too, he was the earlier.

He spoke to me before he went out, never more sweetly or tenderly, but he never mentioned a word of what had happened in the visit to the Count’s house. And yet he must have known how terribly anxious I was. Poor dear fellow! I suppose it must have distressed him even more than it did me. They all agreed that it was best that I should not be drawn further into this awful work, and I acquiesced.

But to think that he keeps anything from me! And now I am crying like a silly fool, when I know it comes from my husband’s great love and from the good, good wishes of those other strong men. That has done me good.

Well, some day Jonathan will tell me all; and lest it should ever be that he should think for a moment that I kept anything from him, I still keep my journal as usual. Then if he has feared of my trust I shall show it to him, with every thought of my heart put down for his dear eyes to read.

I feel strangely sad and low-spirited today. I suppose it is the reaction from the terrible excitement. Last night I went to bed when the men had gone, simply because they told me to.

I didn’t feel sleepy, and I did feel full of devouring anxiety. I kept thinking over everything that has been ever since Jonathan came to see me in London, and it all seems like a horrible tragedy, with fate pressing on relentlessly to some destined end. Everything that one does seems, no matter how right it may be, to bring on the very thing which is most to be deplored.

Дневник Мины Харкер. 1 октября

Мне странно сегодня находиться в потемках после стольких лет полного доверия Джонатана, видеть, как он умышленно избегает разговоров на известные темы, особенно на самые важные для меня. После вчерашнего утомительного дня я долго спала, и хотя Джонатан тоже проспал, все же он встал раньше меня.

Перед тем как уйти, он говорил со мной так нежно и ласково как никогда, но ни разу не проронил ни слова о том, что произошло с ними во время посещения графского дома. А между тем он должен был знать, как ужасно я волновалась. Милый, бедный мальчик. Вероятно, это расстроило его еще больше, чем меня. Все они сошлись на том, что мне лучше быть подальше от этой работы, и я согласилась с ними.

Но каково думать, что он что-то скрывает от меня! И я, как дурочка, плачу, хотя знаю, что таинственность продиктована искренней любовью мужа и самыми добрыми намерениями друзей.  Это делается для моей пользы.

Но делать нечего – когда-нибудь Джонатан все мне расскажет; а я для того, чтобы он не подумал, что я что-то от него скрываю, буду по-прежнему вести свой дневник. Если он усомнится в моем доверии, я покажу ему дневник, в котором записана каждая мысль моего сердца, для того, чтобы его дорогие глаза прочитали их.

Сегодня я чувствую себя необыкновенно грустной, и у меня упадок духа. Вероятно, это реакция после ужасного волнения. Прошлой ночью я пошла спать, когда все ушли, просто потому, что они мне так велели.

Спать не хотелось, и я места не находила себе от беспокойства. Я продолжала думать обо всем, что произошло со времени нашей встречи с Джонатаном в Лондоне, и все это представляется ужасной трагедией рока, ведущего нас неумолимо к какому-то концу. Что бы мы ни делали, как бы правильно ни поступали - результат самый плачевный.

If I hadn’t gone to Whitby, perhaps poor dear Lucy would be with us now. She hadn’t taken to visiting the churchyard till I came, and if she hadn’t come there in the day-time with me she wouldn’t have walked there in her sleep; and if she hadn’t gone there at night and asleep, that monster couldn’t have destroyed her as he did. Oh, why did I ever go to Whitby?

There now, crying again! I wonder what has come over me today. I must hide it from Jonathan, for if he knew that I had been crying twice in one morning—I, who never cried on my own account, and whom he has never caused to shed a tear—the dear fellow would fret his heart out.

I shall put a bold face on, and if I do feel weepy, he shall never see it. I suppose it is one of the lessons that we poor women have to learn.

I can’t quite remember how I fell asleep last night. I remember hearing the sudden barking of the dogs and a lot of queer sounds, like praying on a very tumultuous scale, from Mr. Renfield’s room, which is somewhere under this.

And then there was silence over everything, silence so profound that it startled me, and I got up and looked out of the window. All was dark and silent, the black shadows thrown by the moonlight seeming full of a silent mystery of their own. Not a thing seemed to be stirring, but all to be grim and fixed as death or fate; so that a thin streak of white mist, that crept with almost imperceptible slowness across the grass towards the house, seemed to have a sentience and a vitality of its own.

Если бы я не приехала в Уайтби,  возможно милая бедная Люси была бы теперь с нами. У нее не было никакого желания идти на кладбище, пока не приехала я; если бы она не пошла туда со мной днем, ее бы не влекло туда сонную; а если бы она не попала туда ночью во сне, чудовище не смогло бы ей повредить. О, зачем я поехала в Уайтби!

Ну вот, опять слезы! Не знаю, что это нашло на меня сегодня. Эти записи не следует показывать Джонатану: узнав, что я дважды плакала за одно утро - это я-то, которая вообще не имеет привычки плакать и никогда не плакала из-за неприятностей,  - сердце моего дорого друга разволнуется.

Сделаю бодрое лицо, а если захочется поплакать, он этого не увидит. Думаю, это один из уроков, которые мы, женщины должны выучить.

Не помню хорошо, как я заснула прошлой ночью. Помню только, что внезапно услышала лай собак и множество странных звуков, какие-то громкие мольбы из комнаты мистера Ренфилда.

Затем кругом наступило полнейшее молчание, молчание до того глубокое, что оно меня поразило: я встала и выглянула в окно. Все было темно и безмолвно, черные тени, отбрасываемые деревьями, озаренными лунным светом, казались наполненными собственной молчаливой тайной. Все замерло - мрачное и неподвижное, как смерть или рок, так что тонкая полоска белого тумана, которая медленно ползла по траве к дому, казалась единственной живой точкой.

I think that the digression of my thoughts must have done me good, for when I got back to bed I found a lethargy creeping over me. I lay a while, but could not quite sleep, so I got out and looked out of the window again. The mist was spreading, and was now close up to the house, so that I could see it lying thick against the wall, as though it were stealing up to the windows.

The poor man was more loud than ever, and though I could not distinguish a word he said, I could in some way recognise in his tones some passionate entreaty on his part. Then there was the sound of a struggle, and I knew that the attendants were dealing with him. I was so frightened that I crept into bed, and pulled the clothes over my head, putting my fingers in my ears.

I was not then a bit sleepy, at least so I thought; but I must have fallen asleep, for, except dreams, I do not remember anything until the morning, when Jonathan woke me. I think that it took me an effort and a little time to realise where I was, and that it was Jonathan who was bending over me.

My dream was very peculiar, and was almost typical of the way that waking thoughts become merged in, or continued in, dreams. I thought that I was asleep, and waiting for Jonathan to come back. I was very anxious about him, and I was powerless to act; my feet, and my hands, and my brain were weighted. And so I slept uneasily and thought. Then it began to dawn upon me that the air was heavy, and dank, and cold.

I put back the clothes from my face, and found, to my surprise, that all was dim around. The gaslight which I had left lit for Jonathan, but turned down, came only like a tiny red spark through the fog, which had evidently grown thicker and poured into the room.

Then it occurred to me that I had shut the window before I had come to bed. I would have got out to make certain on the point, but some leaden lethargy seemed to chain my limbs and even my will. I lay still and endured; that was all. I closed my eyes, but could still see through my eyelids. (It is wonderful what tricks our dreams play us, and how conveniently we can imagine.)

The mist grew thicker and thicker and I could see now how it came in, for I could see it like smoke—or with the white energy of boiling water—pouring in, not through the window, but through the joinings of the door.

It got thicker and thicker, till it seemed as if it became concentrated into a sort of pillar of cloud in the room, through the top of which I could see the light of the gas shining like a red eye.

Я думаю, что отвлечься от грустных мыслей было полезно, потому что, когда я вернулась в постель, то почувствовала, как мной овладела сонливость. Я лежала некоторое время спокойно, но никак не могла заснуть, поэтому я опять встала и снова выглянула в окно. Туман расстилался теперь около самого дома, так что я могла видеть, как он лежал у самых стен, точно подкрадывался к окнам.

Несчастный Рэнфилд шумел в своей комнате больше прежнего, и хотя я не могла различить ни одного слова в его разговоре, но в звуках голоса как-то улавливала странную угрозу. Затем я услышала шум борьбы и поняла, что с ним борются служители. Я так испугалась, что бросилась на кровать, натянула на голову одеяло и заткнула пальцами уши.

Тогда мне нисколько не хотелось спать – так, по крайней мере, я думала – но должно быть, я немедленно заснула, потому что не помню ничего, кроме снов, до самого утра, когда меня разбудил Джонатан. Мне пришлось сделать некоторое усилие, и прошло какое-то время, пока я сообразила, где я, и что надо мной наклонился Джонатан.

Мне приснился очень страшный сон. Странно, что в нем необычайным образом отразилось то, о чем я думала в последнее время. Мне казалось, что я сплю и жду Джонатана. Я боялась за него, но была бессильна действовать, так как мои ноги, руки и мозг страшно отяжелели. Итак, я спала неспокойно и думала. Затем мне стало казаться, что воздух стал тяжелый, сырой и холодный.

Я откинула с лица одеяло и к своему удивлению увидела, что вокруг меня все тускло. Газовый рожок, который я оставила гореть для Джонатана, слегка его завернув, казался крошечной красной искрой в сплошном тумане, который, по-видимому, сделался гуще и пробрался в комнату.

Тогда мне пришло в голову, что я не закрыла окно перед тем, как лечь спать. Я хотела подойти к нему, чтобы удостовериться в этом, но какой-то свинцовый летаргический сон, казалось, сковал мои члены и волю. Я закрыла глаза, но могла видеть сквозь веки. (Удивительно, какие шутки играют над нами сны и как мы можем фантазировать в соответствии с ними.)

Туман становился все гуще и гуще, и я могла теперь видеть, как он проникает в комнату, потому что видела его в форме дыма или клубов пара, проникавших не через окно, а через дверные щели.

Туман стал еще гуще и сконцентрировался в виде облачного столба, сквозь вершину которого я могла разглядеть свет газового рожка, горевшего как красный глаз.

Things began to whirl through my brain just as the cloudy column was now whirling in the room, and through it all came the scriptural words 'a pillar of cloud by day and of fire by night.' Was it indeed some such spiritual guidance that was coming to me in my sleep? But the pillar was composed of both the day and the night-guiding, for the fire was in the red eye, which at the thought got a new fascination for me; till, as I looked, the fire divided, and seemed to shine on me through the fog like two red eyes, such as Lucy told me of in her momentary mental wandering when, on the cliff, the dying sunlight struck the windows of St. Mary’s Church.

Suddenly the horror burst upon me that it was thus that Jonathan had seen those awful women growing into reality through the whirling mist in the moonlight, and in my dream I must have fainted, for all became black darkness. The last conscious effort which imagination made was to show me a livid white face bending over me out of the mist.

I must be careful of such dreams, for they would unseat one’s reason if there were too much of them. I would get Dr. Van Helsing or Dr. Seward to prescribe something for me which would make me sleep, only that I fear to alarm them. Such a dream at the present time would become woven into their fears for me.

Tonight I shall strive hard to sleep naturally. If I do not, I shall tomorrow night get them to give me a dose of chloral; that cannot hurt me for once, and it will give me a good night’s sleep. Last night tired me more than if I had not slept at all.

В голове все начало кружиться, а облачная колонна тоже кружилась по комнате а на ней проступили слова из Священного Писания '... облако днем и огонь ночью'. Неужели какое-то духовное прозрение снизошло на меня во сне? На колонне запечатлелись глаголы о дне и ночи, а огонь сконцентрировался в красном оке, которое вдруг приобрело для меня какой-то особый смысл и очарование. Но вдруг у меня на глазах пламя рожка раздвоилось и засверкало, как мне показалось сквозь туман, двумя красными глазами, подобно тому, как рассказывала Люси в одну из наших совместных прогулок, когда заходящая заря осветила окна церкви Св. Марии на утесе.

Вдруг я с ужасом сообразила, что Джонатан точно так же видел этих ужасных женщин, превращавшихся из кружащегося в лунном свете тумана в реальные создания, и должно быть, во сне мне сделалось дурно, потому что все превратилось в беспросветный туман. Последним проблеском сознания было видение мертвенно-бледного белого лица, склонявшегося из тумана.

Надо быть осторожной с подобными снами, потому что они могут повредить рассудку, если будут повторяться слишком часто. Я бы могла попросить доктора Ван Хельcинга или Сьюарда прописать мне что-нибудь от бессонницы, но боюсь напугать их, так как в настоящее время они и так немало волнуются из-за меня.

Постараюсь сегодня выспаться как следует. Если это не удастся, я попрошу дать мне дозу хлорала; он не может повредить, если не злоупотреблять им, но даст хороший ночной сон. Прошлая ночь утомила меня сильнее, чем если бы я вовсе не спала.

2 October 10 p. m.

Last night I slept, but did not dream. I must have slept soundly, for I was not waked by Jonathan coming to bed; but the sleep has not refreshed me, for today I feel terribly weak and spiritless. I spent all yesterday trying to read, or lying down dozing.

In the afternoon Mr. Renfield asked if he might see me. Poor man, he was very gentle, and when I came away he kissed my hand and bade God bless me. Some way it affected me much; I am crying when I think of him. This is a new weakness, of which I must be careful.

2 октября, 10 часов

Прошлую ночь я спала, но без снов. Я, должно быть, спала крепко, так как даже не проснулась, когда вернулся Джонатан; но сон не освежил меня, потому что сегодня я чувствую страшную слабость и упадок духа. Весь вчерашний день я провела, пытаясь читать, или лежала и дремала.

Днем мистер Рэнфилд попросил позволения меня видеть. Бедный человек – он был очень кроток, а когда я уходила, поцеловал мне руку и призвал на меня Божье благословение. Меня это как-то сильно тронуло; я плачу, когда вспоминаю о нем. Это моя новая слабость, с которой мне нужно быть осторожней.

Jonathan would be miserable if he knew I had been crying. He and the others were out till dinner-time, and they all came in tired. I did what I could to brighten them up, and I suppose that the effort did me good, for I forgot how tired I was. After dinner they sent me to bed, and all went off to smoke together, as they said, but I knew that they wanted to tell each other of what had occurred to each during the day; I could see from Jonathan’s manner that he had something important to communicate.

I was not so sleepy as I should have been; so before they went I asked Dr. Seward to give me a little opiate of some kind, as I had not slept well the night before. He very kindly made me up a sleeping draught, which he gave to me, telling me that it would do me no harm, as it was very mild.... I have taken it, and am waiting for sleep, which still keeps aloof.

I hope I have not done wrong, for as sleep begins to flirt with me, a new fear comes: that I may have been foolish in thus depriving myself of the power of waking. Here comes sleep. Goodnight.

Джонатан страшно огорчился бы, если бы узнал, что я плакала. До ужина дома никого не было, вернулись все усталые. Я сделала все, что могла, чтобы подбодрить их, и вероятно, мое усилие принесло мне пользу, потому что я забыла о своей усталости. После обеда они отослали меня спать, а сами пошли все вместе, как сказали, покурить, но я знаю, что они хотели поделиться друг с другом своими впечатлениями дня; я видела по манерам Джонатана, что он хотел сообщить им что-то важное.

Мне совсем не хотелось спать, поэтому я попросила доктора Сьюарда дать какое-нибудь снотворное средство, так как я плохо спала прошлую ночь. Он был настолько добр, что сам приготовил для меня снотворный порошок и велел принять его, сказав, что он не повредит. Я приняла его и жду сна, которого все нет.

Надеюсь, что я не поступила неправильно: когда мною начинает овладевать сон, мною овладевает и чувство страха; мне начинает казаться, что я, возможно, делаю глупость, лишая себя возможности проснуться. Но меня начинает клонить ко сну. Спокойной ночи!