Bram Stoker 'Dracula' - Брэм Стокер 'Дракула'

Dr. Seward's Diary

30 September

I got home at five o’clock, and found that Godalming and Morris had not only arrived, but had already studied the transcript of the various diaries and letters which Harker and his wonderful wife had made and arranged.

Harker had not yet returned from his visit to the carriers’ men, of whom Dr. Hennessey had written to me. Mrs. Harker gave us a cup of tea, and I can honestly say that, for the first time since I have lived in it, this old house seemed like home. When we had finished, Mrs. Harker said:

"Dr. Seward, may I ask a favour? I want to see your patient, Mr. Renfield. Do let me see him. What you have said of him in your diary interests me so much!"

She looked so appealing and so pretty that I could not refuse her, and there was no possible reason why I should; so I took her with me. When I went into the room, I told the man that a lady would like to see him; to which he simply answered:

"Why?"

"She is going through the house, and wants to see every one in it," I answered.

"Oh, very well," he said; "let her come in, by all means; but just wait a minute till I tidy up the place."

Дневник доктора Сьюарда

30 сентября

Я вернулся домой в 5 часов и узнал, что Годалминг и Моррис не только приехали, но уже успели проштудировать копии с различных дневников и писем, составленных и написанных Харкером и его женой.

Харкер еще не вернулся из своей поездки к возчикам, о которых мне писал доктор Хеннесси. Миссис Харкер дала нам по чашке чая, и я откровенно признаюсь, что впервые с тех пор, как я живу в этом старом доме, он походил на домашний очаг. Когда мы закончили чаепитие, миссис Харкер обратилась ко мне:

"Доктор Сьюард, могу ли я попросить вас об одном одолжении? Я хочу видеть вашего пациента, мистера Рэнфилда. Позвольте повидаться с ним. Написанное о нем в вашем дневнике страшно меня интересует!"

Она была такой трогательной и милой, что я не мог ей отказать, да и никаких оснований для отказа не было, поэтому я взял ее с собой. Я вошел в комнату Рэнфилда и сказал ему, что его хочет видеть одна дама. Он ответил совершенно просто:

"Зачем?"

"Она обходит весь дом и хочет видеть всех его обитателей," ответил я.

"Прекрасно," ответил он, "пустите ее; но подождите минутку, пока я приведу все в порядок."

His method of tidying was peculiar: he simply swallowed all the flies and spiders in the boxes before I could stop him. It was quite evident that he feared, or was jealous of, some interference. When he had got through his disgusting task, he said cheerfully:

"Let the lady come in," and sat down on the edge of his bed with his head down, but with his eyelids raised so that he could see her as she entered.

For a moment I thought that he might have some homicidal intent; I remembered how quiet he had been just before he attacked me in my own study, and I took care to stand where I could seize him at once if he attempted to make a spring at her.

She came into the room with an easy gracefulness which would at once command the respect of any lunatic—for easiness is one of the qualities mad people most respect. She walked over to him, smiling pleasantly, and held out her hand.

"Goodevening, Mr. Renfield," said she. "You see, I know you, for Dr. Seward has told me of you."

He made no immediate reply, but eyed her all over intently with a set frown on his face. This look gave way to one of wonder, which merged in doubt; then, to my intense astonishment, he said:

"You’re not the girl the doctor wanted to marry, are you? You can’t be, you know, for she’s dead."

У него был своеобразный способ уборки: он попросту проглотил всех мух и пауков, заключенных в коробках, прежде чем я смог остановить его. Было ясно, что он боялся или подозревал какое-то вмешательство. Окончив свое мерзкое занятие, он весело сказал:

"Пусть дама войдет," и сел на краю постели, опустив голову, но поглядывая исподлобья так, чтобы видеть ее при входе.

На минуту я подумал, что у него может быть какое-нибудь преступное намерение; я вспомнил, как он был спокоен как раз перед нападением на меня в моем кабинете, и я постарался встать так, чтобы сразу схватить его, если он сделает попытку броситься к ней.

Она вошла в комнату с непринужденностью, обычно вызывающей доверие у сумасшедших: непринужденность - это как раз то качество, которое они очень ценят. Подойля к нему, она с милой улыбкой протянула ему руку.

"Добрый вечер, мистер Рэнфилд," сказала она. "Как видите, я знаю вас по рассказам доктора Сьюарда."

Он долго ничего не отвечал, внимательно и хмуро разглядывая ее. Постепенно это выражение сменилось удивлением, перешедшим в сомнение; затем, к моему великому изумлению, он сказал:

"Ведь вы не та девушка, на которой доктор хотел жениться? Впрочем, вы не можете быть ею, знаете ли, потому что она умерла."

Mrs. Harker smiled sweetly as she replied:

"Oh no! I have a husband of my own, to whom I was married before I ever saw Dr. Seward, or he me. I am Mrs. Harker."

"Then what are you doing here?"

"My husband and I are staying on a visit with Dr. Seward."

"Then don’t stay."

"But why not?"

I thought that this style of conversation might not be pleasant to Mrs. Harker, any more than it was to me, so I joined in:"

"How did you know I wanted to marry any one?"

His reply was simply contemptuous, given in a pause in which he turned his eyes from Mrs. Harker to me, instantly turning them back again:

"What an asinine question!"

"I don’t see that at all, Mr. Renfield," said Mrs. Harker, at once championing me.

He replied to her with as much courtesy and respect as he had shown contempt to me:

"You will, of course, understand, Mrs. Harker, that when a man is so loved and honoured as our host is, everything regarding him is of interest in our little community. Dr. Seward is loved not only by his household and his friends, but even by his patients, who, being some of them hardly in mental equilibrium, are apt to distort causes and effects. "

Миссис Харкер ответила с прелестной улыбкой:

"О нет! У меня есть собственный муж, за которого я вышла замуж, прежде чем мы встретились с доктором Сьюардом. Я – миссис Харкер."

"Что же в таком случае вы делаете здесь?"

"Мы с мужем гостим у доктора Сьюарда."

"Ну, так не оставайтесь тут больше."

"Почему же?"

Я подумал, что разговор подобного рода так же мало приятен миссис Харкер, как и мне, поэтому я переменил тему:

"Откуда вы знаете, что я собирался на ком-то жениться?"

Его ответ был дан после паузы, во время которой он на секунду перевел взгляд с миссис Харкер на меня, и сейчас же снова стал смотреть исключительно на нее:

"Что за ослиный вопрос!"

"Я совершенно этого не нахожу, мистер Рэнфилд," вступилась за меня миссис Харкер.

Он ответил, высказывая ей столько же почтительности и вежливости, сколько презрения ко мне:

"Вы, конечно, понимаете, миссис Харкер, что когда человек так любим и уважаем, как наш хозяин, то все его касающееся интересует весь наш маленький круг. Доктор Сьюард любим не только своими домашними и друзьями, но также и своими пациентами, из которых некоторые почти лишены душевного равновесия и способны искажать причины и следствия."

I positively opened my eyes at this new development. Here was my own pet lunatic—the most pronounced of his type that I had ever met with—talking elemental philosophy, and with the manner of a polished gentleman. I wonder if it was Mrs. Harker’s presence which had touched some chord in his memory. If this new phase was spontaneous, or in any way due to her unconscious influence, she must have some rare gift or power.

We continued to talk for some time; and, seeing that he was seemingly quite reasonable, she ventured, looking at me questioningly as she began, to lead him to his favourite topic. I was again astonished, for he addressed himself to the question with the impartiality of the completest sanity; he even took himself as an example when he mentioned certain things.

"Why, I myself am an instance of a man who had a strange belief. Indeed, it was no wonder that my friends were alarmed, and insisted on my being put under control. I used to fancy that life was a positive and perpetual entity, and that by consuming a multitude of live things, no matter how low in the scale of creation, one might indefinitely prolong life.

The doctor here will bear me out that on one occasion I tried to kill him for the purpose of strengthening my vital powers by the assimilation with my own body of his life through the medium of his blood—relying, of course, upon the Scriptural phrase, 'For the blood is the life'. Though, indeed, the vendor of a certain nostrum has vulgarised the truism to the very point of contempt. "

I nodded assent, for I was so amazed that I hardly knew what to either think; it was hard to imagine that I had seen him eat up his spiders and flies not five minutes before.

Looking at my watch, I saw that I should go to the station to meet Van Helsing, so I told Mrs. Harker that it was time to leave. She came at once, after saying pleasantly to Mr. Renfield:

"Goodbye, and I hope I may see you often, under auspices pleasanter to yourself,” to which, to my astonishment, he replied:

"Goodbye, my dear. I pray God I may never see your sweet face again. May He bless and keep you!"

Я положительно вытаращил глаза, услышав это. Мой любимый сумасшедший рассуждает на философские темы, демонстрируя манеры истинного джентльмена. Мне интересно было узнать, не затронуло ли присутствие миссис Харкер какую-нибудь струну в его памяти. Если эта фраза была самопроизвольной или вызвана бессознательным влиянием миссис Харкер, у нее должен быть какой-нибудь редкий дар или сила.

Мы продолжили разговор. Увидев, что Ренфилд вполне разумен, миссис Харкер решилась, вопросительно взглянув на меня, навести его на любимую тему. И снова я был поражен, услышав, как он беспристрастно, абсолютно здраво рассуждает и даже приводит себя в качестве примера.

"Ведь я и сам человек со странными представлениями. Ничего удивительного, что мои друзья встревожились и поместили меня сюда. Я вообразил, что жизнь - это некая ощутимая и вечная субстанция и что, поглощая множество живых существ, пусть даже находящихся на самом низком уровне развития, можно бесконечно продлевать свою жизнь.

Доктор подтвердит, что однажды я пытался убить его, чтобы укрепить свои жизненные сила за счет его крови, основываясь на Священно Писании, в котором сказано: 'Ибо кровь - это жизнь.' Хотя продажа некоего патентованного средства опошлила эту общеизвестную истину."

Изумленный, я кивнул в знак согласия, не зная, что и думать; невозможно было представить себе, что пять минут назад этот человек на моих глазах с аппетитом поедал пауков и мух.

Посмотрев на часы, я увидел, что пора ехать на вокзал встречать Ван Хельсинга, и сказал миссис Харкер, что пора уходить. Она сейчас же собралась, любезно сказав Рэнфилду:

"До свидания. Надеюсь видеться с вами часто при более благоприятных для вас обстоятельствах. На это к моему глубокому удивлению он ответил:

"Прощайте, милая! Молю Бога, чтобы мне никогда больше не пришлось увидеть ваше прекрасное лицо. Благослови и храни Он вас."

When I went to the station to meet Van Helsing I left the boys behind me. Poor Art seemed more cheerful than he has been since Lucy first took ill, and Quincey is more like his own bright self than he has been for many a long day. Van Helsing stepped from the carriage with the eager nimbleness of a boy. He saw me at once, and rushed up to me, saying:

"Ah, friend John, how goes all? Well? So! I have been busy, for I come here to stay if need be. All affairs are settled with me, and I have much to tell. Madam Mina is with you? Yes. And her so fine husband? And Arthur and my friend Quincey, they are with you, too? Good!"

As I drove to the house I told him of what had passed, and of how my own diary had come to be of some use through Mrs. Harker’s suggestion; at which the Professor interrupted me:

"Ah, that wonderful Madam Mina! She has man’s brain—a brain that a man should have were he much gifted—and a woman’s heart. The good God fashioned her for a purpose, believe me, when He made that so good combination. Friend John, up to now fortune has made that woman of help to us; after tonight she must not have to do with this so terrible affair. It is not good that she run a risk so great.

Отправляясь на вокзал навстречу Ван Хельcингу, я оставил всех дома. Бедный Артур выглядел веселее, чем я помню его с тех пор, как заболела Люси, а Квинси похож на вполне жизнерадостного человека, чего давно уже не было. Ван Хельcинг выскочил из вагона с юношеской живостью. Он сразу увидел меня и бросился ко мне со словами:

"Ну, Джон, как дела? Хороши? Так! Я был очень занят, но решил приехать сюда и остаться здесь, сколько понадобится. Все мои дела устроены, и мне о многом надо вам рассказать. Мадам Мина у вас? Да? А ее муж? А Артур и мой друг Квинси, они тоже у тебя? Прекрасно!"

По дороге домой я рассказал ему о происшедшем и о том, как пригодился в некоторой степени мой дневник благодаря сообразительности миссис Харкер. Профессор прервал меня:

"Ax, эта удивительная мадам Мина! У нее мужской ум – и женское сердце. Милосердный Бог предназначил ее для известной цели, устроив такое хорошее сочетание. Друг Джон, до сих пор судьба делала из этой женщины нашу помощницу: но после той ужасной ночи она не должна больше прикасаться к нашему делу. Нехорошо, что ей приходится так сильно рисковать жизнью.

We men are determined—nay, are we not pledged?—to destroy this monster; but it is no part for a woman. Even if she be not harmed, her heart may fail her in so much and so many horrors; and hereafter she may suffer—both in waking, from her nerves, and in sleep, from her dreams. And, besides, she is young woman and not so long married; there may be other things to think of some time, if not now. You tell me she has wrote all, then she must consult with us; but tomorrow she say goodbye to this work, and we go alone."

I agreed heartily with him, and then I told him what we had found in his absence: that the house which Dracula had bought was the very next one to my own. He was amazed, and a great concern seemed to come on him.

"Oh that we had known it before!" he said, “"or then we might have reached him in time to save poor Lucy. However, 'the milk that is spilt cries not out afterwards', as you say. We shall not think of that, but go on our way to the end."

Мы, мужчины, намерены уничтожить чудовище; а это не женское дело. Даже если оно ей и не повредит, все же ее сердце может не выдержать таких ужасов, и после она может страдать наяву от нервных припадков, а во сне – от кошмаров. К тому же миссис Харкер – молодая женщина и недавно замужем; надо думать и о других вещах, если не сейчас, то через некоторое время. Вы говорите, она все перепечатала? Тогда она должна присутствовать при нашем разговоре; но завтра пусть простится со своей работой; мы будем продолжать ее сами."

Я сердечно согласился с ним и затем рассказал, что мы открыли в его отсутствие: именно, что дом, который купил Дракула, находится рядом с моим. Он поразился, и мне показалось, что его охватила сильная тревога.

"О, если бы мы знали это раньше," сказал он, "тогда мы могли бы схватить его и спасти нашу бедную Люси. Однако после драки кулаками не машут, как говорится. Не будем думать об этом и доведем дело до конца."

Then he fell into a silence that lasted till we entered my own gateway. Before we went to prepare for dinner he said to Mrs. Harker:

"I am told, Madam Mina, by my friend John that you and your husband have put up in exact order all things that have been, up to this moment."

"Not up to this moment, Professor," she said impulsively, “but up to this morning."

Затем он глубоко задумался; молчание продолжалось до тех пор, пока мы не въехали в ворота дома. Прежде чем разойтись, чтобы переодеться к обеду, он сказал миссис Харкер:

"Я узнал, мадам Мина, от моего друга Джона, что вы с мужем привели в полный порядок все бумаги, касающиеся того, что произошло до настоящего момента."

"Не до настоящего момента, профессор," сказала она импульсивно, "но до сегодняшнего утра."

"But why not up to now? We have seen hitherto how good light all the little things have made. We have told our secrets, and yet no one who has told is the worse for it."

Mrs. Harker began to blush, and taking a paper from her pockets, she said:

"Dr. Van Helsing, will you read this, and tell me if it must go in. It is my record of today. I too have seen the need of putting down at present everything, however trivial; but there is little in this except what is personal. Must it go in?"

"Но почему же не до этой минуты? Мы увидели, как много света проливают даже незначительные детали.  Вы все рассказали свои тайны, и никому не сделалось хуже."

Миссис Харкер покраснела и, вынув из кармана бумагу, сказала:

"Будьте добры прочитать и сказать, следует ли это включить. Здесь моё описание сегодняшнего дня. Я тоже вижу необходимость фиксировать все, даже пустяки; но тут мало материала, за исключением имеющего чисто личное значение. Надо ли его вписать?"

The Professor read it over gravely, and handed it back, saying:

"It need not go in if you do not wish it; but I pray that it may. It can but make your husband love you the more, and all us, your friends, more honour you—as well as more esteem and love."

She took it back with another blush and a bright smile.

And so now, up to this very hour, all the records we have are complete and in order. The Professor took away one copy to study after dinner, and before our meeting, which is fixed for nine o’clock. The rest of us have already read everything; so when we meet in the study we shall all be informed as to facts, and can arrange our plan of battle with this terrible and mysterious enemy.

Профессор серьезно прочитал написанное и отдал ей обратно со словами:

"Оно могло бы и не быть включенным, если хотите; но я очень прошу включить. Это заставит вашего мужа еще больше полюбить вас, а всех нас, ваших друзей, еще больше чтить вас и также больше уважать и любить."

Она, покраснев вторично, взяла бумагу обратно.

Таким образом, все отчеты, имеющиеся в наших руках, полны и приведены в порядок. Профессор взял одну копию, чтобы познакомиться с ней после обеда до общей беседы, которая назначена на 9 часов. Все остальные уже прочитали; так что когда мы встретимся в кабинете, мы будем осведомлены относительно фактов и сможем обсудить план борьбы с этим ужасным и таинственным врагом.

Mina Harker’s Journal

30 September

When we met in Dr. Seward’s study two hours after dinner, which had been at six o’clock, we unconsciously formed a sort of board or committee. Professor Van Helsing took the head of the table, to which Dr. Seward motioned him as he came into the room. He made me sit next to him on his right, and asked me to act as secretary; Jonathan sat next to me. Opposite us were Lord Godalming, Dr. Seward, and Mr. Morris. The Professor said:

"I may, I suppose, take it that we are all acquainted with the facts that are in these papers."

We all expressed assent, and he went on:

"Then it were, I think good that I tell you something of the kind of enemy with which we have to deal. I shall then make known to you something of the history of this man, which has been ascertained for me. So we then can discuss how we shall act, and can take our measure according.

There are such beings as vampires; some of us have evidence that they exist. Even had we not the proof of our own unhappy experience, the teachings and the records of the past give proof enough for sane peoples.

I admit that at the first I was sceptic. Alas! Had I known at the first what now I know—nay, had I even guess at him—one so precious life had been spared to many of us who did love her. But that is gone; and we must so work, that other poor souls perish not, whilst we can save.

Дневник Мины Харкер

30 сентября

Сойдясь вечером после обеда в кабинете доктора Сьюарда, мы бессознательно образовали что-то вроде заседания или комитета. Профессор Ван Хельсинг был председателем, его попросил о том доктор Сьюард, как только профессор вошел в комнату. Меня он посадил рядом с собой и попросил быть секретарем. Джонатан сел рядом со мной, лорд Годалминг, доктор Сьюворд и мистер Моррис - напротив. Профессор сказал:

"Я могу, надеюсь, принять как основное положение, что все мы знакомы с фактами, изложенными в этих бумагах."

Мы все ответили утвердительно, и он продолжал:

"Я полагаю, в таком случае необходимо сообщить вам кое-что о том, с каким врагом нам приходится иметь дело. Потом я посвящу вас в историю жизни этого существа, которая была мною тщательно проверена. Затем мы может обсудить, как нам следует действовать, и сообразно с этим принять меры.

Вампиры существуют на свете; некоторые из вас убедились в этом воочию. Даже если бы у нас не было собственного печального опыта, учения и свидетельства прежних времен достаточно убедительны для здравомыслящих людей.

Сознаюсь, сначала я был скептиком. Увы, знай я с самого начала то, что знаю теперь, догадайся я раньше – одна драгоценная для всех нас жизнь была бы спасена на радость всем любившим ее. Но это, к сожалению, невозвратимо; и мы должны работать, чтобы не дать погибнуть другим душам, пока есть возможность их спасти.

The nosferatu do not die like the bee when he sting once. He is only stronger; and being stronger, have yet more power to work evil. This vampire which is amongst us is of himself so strong in person as twenty men; he is of cunning more than mortal, for his cunning be the growth of ages; he have still the aids of necromancy, which is, as his etymology imply, the divination by the dead, and all the dead that he can come nigh to are for him at command; he is brute, and more than brute; he is devil in callous, and the heart of him is not; he can, within limitations, appear at will when, and where, and in any of the forms that are to him; he can, within his range, direct the elements; the storm, the fog, the thunder; he can command all the meaner things: the rat, and the owl, and the bat—the moth, and the fox, and the wolf; he can grow and become small; and he can at times vanish and come unknown.

How then are we to begin our strike to destroy him? How shall we find his where; and having found it, how can we destroy? My friends, this is much; it is a terrible task that we undertake, and there may be consequence to make the brave shudder. For if we fail in this our fight he must surely win; and then where end we? Life is nothings. But to fail here, is not mere life or death.

It is that we become as him; that we henceforward become foul things of the night like him—without heart or conscience, preying on the bodies and the souls of those we love best. To us for ever are the gates of heaven shut; for who shall open them to us again? We go on for all time abhorred by all; a blot on the face of God’s sunshine; an arrow in the side of Him who died for man.

But we are face to face with duty; and in such case must we shrink? For me, I say, no; but then I am old, and life, with his sunshine, his fair places, his song of birds, his music and his love, lie far behind. You others are young. Some have seen sorrow; but there are fair days yet in store. What say you?"

Вампир не умирает, как пчела, после того как один раз ужалит. Он только крепнет; а делаясь сильнее, приобретает возможность творить еще больше зла. Этот вампир, живущий среди нас, сам по себе имеет силу двадцати человек; он хитрее смерти, потому что его хитрость – плод веков; все люди, к которым он может приблизиться, в его власти; он больше чем зверь, так как он – дьявол во плоти; он может в предоставленных ему пределах появляться где и когда угодно, в любой свойственной ему форме; он может управлять стихиями: бурей, туманом, громом; он может повелевать низшими существами: крысами, совами, летучими мышами, молью, лисицами, волками; он может увеличиваться и уменьшаться в объеме; он может временами исчезать и неожиданно появляться.

Каким же образом мы можем вступить с ним в борьбу и начать наше дело? Как мы найдем его местопребывание? А найдя, как мы сможем его уничтожить? Друзья мои, это очень трудно; мы затеваем ужасное дело, и могут произойти вещи, которые заставят нас содрогнуться. Если мы хоть на минуту потеряемся в этой борьбе, он победит наверняка; и тогда что станется с нами? Жизнь – пустяки! Но быть побежденным в данном случае – не только вопрос жизни и смерти.

Дело в том, что мы уподобимся ему; с минуты его победы мы превратимся в таких же бездушных существ, что и он, без сердца и совести, питающихся телами и душами тех, которых больше всего любим. Для нас навеки будут закрыты райские двери; ибо кто вновь откроет их для нас? Мы будем вести существование отвергнутых всеми; мы сделаемся темным пятном на фоне божественного сияющего солнца; стрелой в борьбе против Того, Кто умер за нас всех.

Но мы стоим лицом к лицу со священной обязанностью; а разве в таком положении можно отступать? За себя я скажу – нет; но я стар, и жизнь с солнечным светом, сияющими днями, с пением птичек, музыкой и любовью осталась далеко позади меня. Вы же все – молоды: некоторые из вас познали печаль, но вам предстоит еще немало прекрасных дней. Что же вы мне ответите?"

When the Professor had done speaking my husband looked in my eyes, and I in his; there was no need for speaking between us.

"I answer for Mina and myself," he said.

"Count me in, Professor," said Mr. Quincey Morris, laconically as usual.

"I am with you," said Lord Godalming, "for Lucy’s sake, if for no other reason."

Dr. Seward simply nodded. The Professor stood up and, after laying his golden crucifix on the table, held out his hand on either side. I took his right hand, and Lord Godalming his left; Jonathan held my right with his left and stretched across to Mr. Morris.

So as we all took hands our solemn compact was made. I felt my heart icy cold, but it did not even occur to me to draw back. We resumed our places, and Dr. Van Helsing went on with a sort of cheerfulness which showed that the serious work had begun:

"Well, you know what we have to contend against; but we, too, are not without strength. We have on our side power of combination—a power denied to the vampire kind; we have sources of science; we are free to act and think; and the hours of the day and the night are ours equally. In fact, so far as our powers extend, they are unfettered, and we are free to use them.

Когда профессор кончил, муж посмотрел мне прямо в глаза, я ответила тем же; слов было не нужно.

"Я отвечаю за Мину и за себя," сказал он.

"Рассчитывайте на меня, профессор," лаконически сказал мистер Квинси Моррис.

"Я с вами," сказал лорд Годалминг, "ради Люси, если не по другой причине.

Доктор Сьюард просто кивнул головой. Профессор встал и, положив на стол золотое распятие, протянул руки в обе стороны. Я взяла его правую руку, лорд Годалминг левую; Джонатан держал мою правую руку в своей левой и потянулся к мистеру Моррису.

Таким образом был заключен наш торжественный союз. Я чувствовала, что сердце у меня похолодело; но мне даже в голову не пришло отступить. Мы опять сели на свои места, и Ван Хельcинг бодро заговорил, что свидетельствовало о начале серьезной работы:

"Итак, вы знаете, с чем нам предстоит бороться. Но мы также не лишены силы. На нашей стороне власть единения – власть, которой лишена природа вампиров; в наших руках научные источники; мы можем свободно мыслить и действовать, и часы дня и ночи – совершенно одинаково – принадлежат нам. В общем, поскольку наши силы в нашей власти, мы можем свободно пускать их в ход.

We have self-devotion in a cause, and an end to achieve which is not a selfish one. These things are much. Now let us see how far the general powers arrayed against us are restrict, and how the individual cannot. In fine, let us consider the limitations of the vampire in general, and of this one in particular.

All we have to go upon are traditions and superstitions. These do not at the first appear much, when the matter is one of life and death—nay of more than either life or death. Yet must we be satisfied; in the first place because we have to be—no other means is at our control—and secondly, because, after all, these things—tradition and superstition—are everything.

Does not the belief in vampires rest for others—though not, alas! for us—on them? A year ago which of us would have received such a possibility, in the midst of our scientific, sceptical, matter-of-fact nineteenth century? We even scouted a belief that we saw justified under our very eyes. Take it, then, that the vampire, and the belief in his limitations and his cure, rest for the moment on the same base. For, let me tell you, he is known everywhere that men have been.

У нас есть самоотверженность и цель, достижение которой бескорыстно. Все это имеет громадное значение. Теперь посмотрим, до какой степени организованы противные нам силы; в чем слабые стороны вампира? Наконец, рассмотрим ограничения вампиров вообще и нашего в частности.

Все, с чем нам приходится считаться, – это традиции и суеверия. Сначала они представляются не имеющими большого веса, но когда дело идет о жизни и смерти – все приобретает иное значение. И мы должны довольствоваться ими в силу необходимости, так как, во-первых, мы не имеем под руками других средств, а во-вторых, в такого рода вещах традиции и суеверия в сущности все.

Разве вера в вампиров – не суеверие? А между тем нам приходится поневоле верить в их существование. Кто из нас год тому назад допустил бы возможность существования таких явлений в наш научно-скептический, требующий только фактов девятнадцатый век? Мы даже насмехались над верованием, которое подтвердилось у нас на глазах. Примите же в таком случае и веру в то, что вампир, также как и учение о его ограничениях и способах искоренения пока существуют в природе. Ибо, позвольте вам заметить, что он известен, повсюду в обитаемых местах.

In old Greece, in old Rome; he flourish in Germany all over, in France, in India, even in the Chernosese; and in China, so far from us in all ways, there even is he, and the peoples fear him at this day. He have follow the wake of the berserker Icelander, the devil-begotten Hun, the Slav, the Saxon, the Magyar. So far, then, we have all we may act upon; and let me tell you that very much of the beliefs are justified by what we have seen in our own so unhappy experience.

The vampire live on, and cannot die by mere passing of the time; he can flourish when that he can fatten on the blood of the living. Even more, we have seen amongst us that he can even grow younger; that his vital faculties grow strenuous, and seem as though they refresh themselves when his special pabulum is plenty. But he cannot flourish without this diet; he eat not as others.

Even friend Jonathan, who lived with him for weeks, did never see him to eat, never! He throws no shadow; he make in the mirror no reflect, as again Jonathan observe. He has the strength of many of his hand—witness again Jonathan when he shut the door against the wolfs, and when he help him from the diligence too.

He can transform himself to wolf, as we gather from the ship arrival in Whitby, when he tear open the dog; he can be as bat, as Madam Mina saw him on the window at Whitby, and as friend John saw him fly from this so near house, and as my friend Quincey saw him at the window of Miss Lucy.

He can come in mist which he create—that noble ship’s captain proved him of this; but, from what we know, the distance he can make this mist is limited, and it can only be round himself. He come on moonlight rays as elemental dust—as again Jonathan saw those sisters in the castle of Dracula.

О нем писали в Древней Греции и Древнем Риме; он процветал во всей Германии, во Франции, в Индии и даже в Херсонесе; даже в Китае, который так отдален от нас, даже там он существовал, и люди боятся его до сих пор. Он сопутствовал возникновению исландцев, гуннов, славян, саксонцев, мадьяр. Так что пока у нас есть данные, на основании которых мы можем действовать; а кроме того, заметьте, многие из этих верований подтверждаются нашим собственным опытом.

Вампир живет и не может умереть как люди, только потому, что пришло их время; он будет процветать, пока у него есть возможность жиреть от крови живых; даже больше: мы знаем на основании наших собственных наблюдений, что он может молодеть; его жизненные способности возобновляются, когда его специальный корм в изобилии. Но он не может процветать без этой диеты; он не ест, как другие.

Даже друг Джонатан, живший с ним несколько недель, никогда не видел, как он ест – никогда! Он не отбрасывает тени, он не дает отражения в зеркале – опять-таки по наблюдениям Джонатана. В его руках сконцентрирована сила многих людей – о чем опять свидетельствует Джонатан – судя по тому, как граф закрыл дверь от волков или помог ему сойти с дилижанса.

Он может превращаться в волка, как мы знаем по сведениям о прибытии корабля в Уайтби, когда он разорвал собаку; он может уподобиться летучей мыши, как свидетельствует мадам Мина, которая видела его в окне в Уайтби, и друг Джон, который видел его вылетающим из соседнего дома, и друг Квинси – у окна мисс Люси.

Он может окружить себя туманом, который он сам вызывает – об этом свидетельствует благородный капитан корабля; но как мы знаем, расстояние, на котором он может создать этот туман, ограничено; и туман может появляться только вокруг него. Он материализуется в лунных лучах в виде пыли, как Джонатан видел это в замке Дракулы при появлении сестер.

He become so small—we ourselves saw Miss Lucy, ere she was at peace, slip through a hairbreadth space at the tomb door. He can, when once he find his way, come out from anything or into anything, no matter how close it be bound or even fused up with fire—solder you call it. He can see in the dark—no small power this, in a world which is one half shut from the light. Ah, but hear me through. He can do all these things, yet he is not free.

Nay; he is even more prisoner than the slave of the galley, than the madman in his cell. He cannot go where he lists; he who is not of nature has yet to obey some of nature’s laws—why we know not. He may not enter anywhere at the first, unless there be some one of the household who bid him to come; though afterwards he can come as he please.

His power ceases, as does that of all evil things, at the coming of the day. Only at certain times can he have limited freedom. If he be not at the place whither he is bound, he can only change himself at noon or at exact sunrise or sunset.

These things are we told, and in this record of ours we have proof by inference. Thus, whereas he can do as he will within his limit, when he have his earth-home, his coffin-home, his hell-home, the place unhallowed, as we saw when he went to the grave of the suicide at Whitby; still at other time he can only change when the time come.

Он может бесконечно утоньшаться – мисс Люси, когда была вампиром, проскальзывала сквозь отверстие толщиной в волос у дверей склепа. Он может, если однажды нашел дорогу, выходить откуда бы то ни было, и входить куда угодно. Он может видеть в темноте. Он может проделывать все эти вещи, но тем не менее он не свободен.

Нет, он даже больше в плену, чем раб на галере, чем безумный в своей камере. Он не может идти куда хочет; он – выродок природы – должен подчиняться, однако, некоторым ее законам. Почему? – Этого мы не знаем. Он не может никуда войти, пока кто-нибудь из домочадцев не пригласит его, хотя потом он может входить куда угодно.

Его мощь исчезает с наступлением дня, как у всякой нечистой силы. Только в известное время у него бывает ограниченная свобода, так например, если он находится не на месте, с которым связан, то может менять личину только в полдень, или точно в моменты восхода или захода солнца.

Все это нам известно наверняка, и в настоящем нашем докладе мы имеем доказательства всего этого. Таким образом, если в отведенных ему пределах - в соем земном доме, в гробу, в преисподней, в неосвященном месте, например, мы видели, как он направляется к могиле самоубийцы в Уитби, - вампир волен поступать, как ему угодно, но в других случаях он может менять свой облик лишь в определенное время

It is said, too, that he can only pass running water at the slack or the flood of the tide. Then there are things which so afflict him that he has no power, as the garlic that we know of; and as for things sacred, as this symbol, my crucifix, that was amongst us even now when we resolve, to them he is nothing, but in their presence he take his place far off and silent with respect.

There are others, too, which I shall tell you of, lest in our seeking we may need them. The branch of wild rose on his coffin keep him that he move not from it; a sacred bullet fired into the coffin kill him so that he be true dead; and as for the stake through him, we know already of its peace; or the cut-off head that giveth rest. We have seen it with our eyes.

Кроме того, утверждают, что он может проходить через проточную воду только в час прилива или отлива. Затем, есть предметы, обладающие свойством лишать его силы, как, например, чеснок; что же касается таких священных предметов, как мое распятие, которое объединяет нас в принятом нами решении, то для вампиров они не имеют никакого значения, хотя встретив или увидев их на своем пути, вампиры стараются поместиться подальше от них и относятся к ним с молчаливой почтительностью.

Есть и другие вещи, о которых я расскажу, если они понадобятся нам в наших поисках. Ветка шиповника, положенная на гроб вампира, не дает ему выйти из него; освященная пуля, выпущенная в гроб, убивает его действительно насмерть. Что же касается прокалывания вампира, то мы уже имели случай убедиться в недействительности этого средства; отрезанная голова дает ему покой. Мы и это видели собственными глазами.

Thus when we find the habitation of this man-that-was, we can confine him to his coffin and destroy him, if we obey what we know. But he is clever.

I have asked my friend Arminius, of Buda-Pesth University, to make his record; and, from all the means that are, he tell me of what he has been. He must, indeed, have been that Voivode Dracula who won his name against the Turk, over the great river on the very frontier of Turkey-land.

Таким образом, если мы найдем жилище этого нечеловека, то сможем лишить его возможности покидать свой гроб, и уничтожить, если будем точно следовать тому, что нам известно. Но он умен.

Я просил своего друга Арминиуса, профессора Будапештского университета, дать о нем сведения; он навел справки по всем имеющимся в его распоряжении источникам и сообщил мне о том, кем он был. По-видимому, наш вампир был тем самым воеводой Дракулой, который прославил свое имя в войне с турками из-за великой реки на границе с Турцией.

If it be so, then was he no common man; for in that time, and for centuries after, he was spoken of as the cleverest and the most cunning, as well as the bravest of the sons of the ‘land beyond the forest.’ That mighty brain and that iron resolution went with him to his grave, and are even now arrayed against us.

The Draculas were, says Arminius, a great and noble race, though now and again were scions who were held by their coevals to have had dealings with the Evil One. They learned his secrets in the Scholomance, amongst the mountains over Lake Hermanstadt, where the devil claims the tenth scholar as his due. In the records are such words as 'stregoica'—'witch', 'ordog', and 'pokol'—Satan and hell; and in one manuscript this very Dracula is spoken of as 'wampyr', which we all understand too well.

There have been from the loins of this very one great men and good women, and their graves make sacred the earth where alone this foulness can dwell. For it is not the least of its terrors that this evil thing is rooted deep in all good; in soil barren of holy memories it cannot rest."

Если это действительно так, то он не был обыкновенным человеком, так как и в те времена и много веков спустя о нем шла слава, как о хитрейшем и лукавейшем человеке из 'Залесья'. Могучий ум и железная решительность ушла с ним за пределы его земной жизни и теперь направлена против нас.

Дракулы были – пишет мне Арминиус – знаменитым и благородным родом, хотя среди них появлялись иногда отпрыски, которых современники подозревали в общении с лукавым. Они познакомились с тайной наукой в горах над Германштадтским озером, где дьявол берет себе в виде дани каждого десятого человека в ученики. В рукописях встречаются такие слова как 'стрегонка' – 'ведьма', 'ордог' и 'покал', 'сатана' и 'ад'; а в одной рукописи об этом самом Дракуле говорится как о 'вампире', что нас с вами теперь вряд ли удивит.

В числе его потомства есть великие мужи и великие женщины, могилы которых почитаются священными местами, а между тем там же на кладбище гнездится и эта мерзость. Ибо не последним из ужасов является то обстоятельство, что это лукавое существо живет в тесной близости со всем добрым; в безлюдной же почве, почве без святых воспоминаний для него не существует отдыха."

Whilst they were talking Mr. Morris was looking steadily at the window, and he now got up quietly, and went out of the room. There was a little pause, and then the Professor went on:

"And now we must settle what we do. We have here much data, and we must proceed to lay out our campaign. We know from the inquiry of Jonathan that from the castle to Whitby came fifty boxes of earth, all of which were delivered at Carfax; we also know that at least some of these boxes have been removed. It seems to me, that our first step should be to ascertain whether all the rest remain in the house beyond that wall where we look today; or whether any more have been removed. If the latter, we must trace..."

Here we were interrupted in a very startling way. Outside the house came the sound of a pistol-shot; the glass of the window was shattered with a bullet, which, ricochetting from the top of the embrasure, struck the far wall of the room. I am afraid I am at heart a coward, for I shrieked out. The men all jumped to their feet; Lord Godalming flew over to the window and threw up the sash. As he did so we heard Mr. Morris’s voice without:

"Sorry! I fear I have alarmed you. I shall come in and tell you about it."

A minute later he came in and said:

"It was an idiotic thing of me to do, and I ask your pardon, Mrs. Harker, most sincerely; I fear I must have frightened you terribly. But the fact is that whilst the Professor was talking there came a big bat and sat on the window-sill. I have got such a horror of the damned brutes from recent events that I cannot stand them, and I went out to have a shot, as I have been doing of late of evenings, whenever I have seen one. You used to laugh at me for it then, Art."

Во время доклада мистер Моррис сосредоточенно смотрел в окно, затем неожиданно встал и вышел из комнаты. Наступило долгое молчание, потом профессор продолжал:

"А теперь мы должны решить, что делать! У нас много данных, надо заняться приготовлениями к нашей кампании. Мы знаем из расследования Джонатана, что из замка графа в Уайтби прибыло 50 ящиков земли, которые все были приняты в Карфаксе; мы знаем также, что, по крайней мере, некоторые из этих ящиков были перенесены в другое место. Мне кажется, что прежде всего мы должны установить, остались ли остальные ящики в доме за стеною, которая граничит с нашим домом или же их также куда-то перевезли. Если так, мы должны проследить..."

В эту минуту нас неожиданно прервали: с улицы донесся звук пистолетного выстрела; окно было разбито пулей, которая рикошетом от верха амбразуры ударилась о противоположную стенку комнаты. Боюсь, в душе я трусиха, потому что я вскрикнула. Мужчины вскочили на ноги, лорд Годалминг бросился к окну и открыл его. В это время мы услышали с улицы голос Морриса:

"Жаль. Простите, я, должно быть, испугал вас. Сейчас я вернусь – и расскажу, в чем дело."

Через минуту он вошел и сказал:

"Это было очень глупо с моей стороны; прошу прощения, миссис Харкер, боюсь, я вас страшно испугал. Но дело в том, что в то время, когда говорил профессор, сюда прилетела огромная летучая мышь и уселась на подоконнике. У меня такое отвращение к этим проклятым животным под влиянием событий последнего времени, что я не могу выносить их вида, поэтому я пошел и выстрелил в нее, как поступаю теперь всегда, когда вижу их вечером или ночью. Ты еще смеялся надо мной. Арчи!"

"Did you hit it?" asked Dr. Van Helsing.

"I don’t know; I fancy not, for it flew away into the wood."

Without saying any more he took his seat, and the Professor began to resume his statement:

"We must trace each of these boxes; and when we are ready, we must either capture or kill this monster in his lair; or we must, so to speak, sterilise the earth, so that no more he can seek safety in it. Thus in the end we may find him in his form of man between the hours of noon and sunset, and so engage with him when he is at his most weak.

And now for you, Madam Mina, this night is the end until all be well. You are too precious to us to have such risk. When we part tonight, you no more must question. We shall tell you all in good time. We are men and are able to bear; but you must be our star and our hope, and we shall act all the more free that you are not in the danger, such as we are."

"Попали ли вы в нее?" спросил Ван Хельcинг.

"Не знаю; думаю что нет, так как она улетела в лес."

Не сказав больше ни слова, он сел на прежнее место, а профессор начал резюмировать свой доклад:

"Мы должны выследить местонахождение каждого из ящиков; и когда с этим покончим, то должны или взять в плен или убить чудовище в его логове; или же должны, так сказать, 'стерилизовать' землю, чтобы он не мог в ней больше укрываться. Тогда в конце концов мы сможем найти его в человеческом образе в промежутке между полуднем и заходом солнца и овладеть им в такое время, когда он слабее всего.

Что же касается вас, мадам Мина, то эта ночь будет последним этапом, в котором вы принимаете участие. Вы слишком дороги нам всем, чтобы мы могли позволить вам подвергаться риску; вы не должны нас больше ни о чем расспрашивать. Обо всем мы скажем вам в свое время. Мы мужчины и способны к выносливости, а вы должны быть нашей путеводной звездой; мы будем действовать тем свободнее, чем больше будем уверены, что вы вне опасности."

All the men, even Jonathan, seemed relieved; but it did not seem to me good that they should brave danger and, perhaps, lessen their safety—strength being the best safety—through care of me; but their minds were made up, and, though it was a bitter pill for me to swallow, I could say nothing, save to accept their chivalrous care of me. Mr. Morris resumed the discussion:

"As there is no time to lose, I vote we have a look at his house right now. Time is everything with him; and swift action on our part may save another victim."

I own that my heart began to fail me when the time for action came so close, but I did not say anything, for I had a greater fear that if I appeared as a drag or a hindrance to their work, they might even leave me out of their counsels altogether. They have now gone off to Carfax, with means to get into the house. Manlike, they had told me to go to bed and sleep; as if a woman can sleep when those she loves are in danger! I shall lie down and pretend to sleep, lest Jonathan have added anxiety about me when he returns.

Все мужчины, даже Джонатан, казалось, почувствовали облегчение; но мне показалось несправедливым, что они будут подвергаться опасности и, может быть, даже вредить себе, заботясь обо мне, так как отвлекут этим часть своих сил от борьбы; но они твердо решили, и хотя пилюля показалась мне очень горькой, я ничего не могла им возразить, и мне оставалось только принять их рыцарскую заботливость. Мистер Моррис прекратил дебаты:

"Так как нам нельзя терять времени, я предлагаю сейчас же осмотреть тот дом. В нашем деле время – все, и быстрота действий может спасти новую жертву."

Сознаюсь, что сердце у меня упало, когда пришло время приниматься за работу, но я ничего не сказала, опасаясь больше всего сделаться им в тягость и стать помехой в работе. Итак, они решились пойти к Карфаксу с тем, чтобы пробраться в дом. Как истинные мужчины, они предложили мне лечь спать, точно женщина может заснуть, когда тот, кого она любит, находится в опасности! Я лягу и притворюсь спящей, чтобы Джонатан не волновался, когда вернется.

Dr. Seward’s Diary

1 October, 4 a. m.

Just as we were about to leave the house, an urgent message was brought to me from Renfield to know if I would see him at once, as he had something of the utmost importance to say to me. I told the messenger to say that I would attend to his wishes in the morning; I was busy just at the moment. The attendant added:

"He seems very importunate, sir. I have never seen him so eager. I don’t know but what, if you don’t see him soon, he will have one of his violent fits."

I knew the man would not have said this without some cause, so I said:

"All right; I’ll go now"; and I asked the others to wait a few minutes for me, as I had to go and see my patient.

Дневник доктора Сьюарда

1 октября. 4 часа после полудня

Мы только что собрались выйти из дома, как мне принесли спешное послание от Рэнфилда, спрашивавшего, не может ли он сейчас же повидать меня, так как ему необходимо сообщить нечто чрезвычайно важное. Я поручил посыльному передать, что в настоящий момент очень занят. Служитель добавил:

"Он, по-видимому, очень нуждается, сэр. Я никогда еще не видел его в таком состоянии нетерпения. Не берусь предсказать, что будет, но полагаю, что если вы не повидаетесь, с ним опять сделается один из его страшных припадков."

Я знал, что этот человек не сказал бы так без оснований, поэтому ответил:

"Хорошо, я сейчас приду."  И попросил остальных подождать меня несколько минут, так как мне надо навестить пациента.

"Take me with you, friend John," said the Professor. "His case in your diary interest me much, and it had bearing, too, now and again on our case. I should much like to see him, and especial when his mind is disturbed."

"May I come also?" asked Lord Godalming.

"Me too?" said Quincey Morris.

"May I come?" said Harker.

I nodded, and we all went down the passage together. We found him in a state of considerable excitement, but far more rational in his speech and manner than I had ever seen him. There was an unusual understanding of himself, which was unlike anything I had ever met with in a lunatic; and he took it for granted that his reasons would prevail with others entirely sane.

"Возьми нас с собою, Джон," сказал профессор. "Его случай по описанию в твоем дневнике сильно меня заинтересовал, и к тому же он имеет некоторое отношение к нашему делу. Я очень хотел бы повидать Рэнфилда, особенно теперь, когда его душевное равновесие нарушено."

"Можно нам также пойти?" спросил лорд Годалминг.

"А мне?" спросил Квинси Моррис.

"Могу я пойти?" спросил Харкер.

Я кивнул, и мы все вместе пошли по коридору. Мы нашли Рэнфилда в возбужденном состоянии, но гораздо разумнее в разговоре и манерах чем раньше. Ему свойственно вполне объективное понимание собственного положения - никогда раньше я не наблюдал подобного у сумасшедших; к тому же он абсолютно уверен, что его аргументы гораздо убедительнее всех прочих.

His request was that I would at once release him from the asylum and send him home. This he backed up with arguments regarding his complete recovery, and adduced his own existing sanity.

"I appeal to your friends," he said, "they will, perhaps, not mind sitting in judgment on my case. By the way, you have not introduced me."

I was so much astonished, that the oddness of introducing a madman in an asylum did not strike me at the moment; and, besides, there was a certain dignity in the man’s manner, so much of the habit of equality, that I at once made the introduction:

"Lord Godalming; Professor Van Helsing; Mr. Quincey Morris, of Texas; Mr. Renfield."

Требование заключалось в том, чтобы я немедленно выпустил его из больницы и отправил домой. Он подкреплял свое требование аргументами, доказывавшими его полное выздоровление, и обращал мое внимание на свою полную нормальность.

"Я взываю к вашим друзьям," добавил он, "может быть, они не откажутся высказать свое мнение по моему делу, хотя, к слову, вы забыли нас познакомить."

Я был настолько удивлен, что странность этой претензии, претензии сумасшедшего, находящегося в доме умалишенных, представить ему посетителей, не поразила меня в ту минуту; к тому же, в его манере держаться было известного рода достоинство, как у человека, привыкшего к обращению с равными себе, поэтому я сейчас же представил их друг другу:

"Лорд Годалминг, профессор Ван Хельсинг, мистер Квинси Моррис из Техаса - мистер Ренфилд."

He shook hands with each of them, saying in turn:

"Lord Godalming, I had the honour of seconding your father at the Windham; I grieve to know, by your holding the title, that he is no more. He was a man loved and honoured by all who knew him; and in his youth was, I have heard, the inventor of a burnt rum punch, much patronised on Derby night.

Mr. Morris, you should be proud of your great state. Its reception into the Union was a precedent which may have far-reaching effects hereafter, when the Pole and the Tropics may hold alliance to the Stars and Stripes. The power of Treaty may yet prove a vast engine of enlargement, when the Monroe doctrine takes its true place as a political fable.

Он всем пожал руку, говоря каждому по очереди:

"Лорд Годалминг, я имел честь быть одно время помощником вашего отца в Уиндгаме: очень горько знать, судя по вашему титулу, что его уже нет в живых. Все знавшие любили и уважали его; в молодости он изобрел, как я слышал, жженый пунш из рома; он сильно в ходу в ночь перед Дэрби.

Мистер Моррис, вы должны гордиться своим состоянием и высоким положением. Признание их Соединенными Штатами является прецедентом, могущим иметь большие последствия, когда полюс и тропики присягнут в верности звездно-полосатому флагу. Мощь американского государства может возрасти настолько, что доктрина Монро отойдет в область политических преданий.

What shall any man say of his pleasure at meeting Van Helsing? Sir, I make no apology for dropping all forms of conventional prefix. When an individual has revolutionised therapeutics by his discovery of the continuous evolution of brain-matter, conventional forms are unfitting, since they would seem to limit him to one of a class. You, gentlemen, who by nationality, by heredity, or by the possession of natural gifts, are fitted to hold your respective places in the moving world, I take to witness that I am as sane as at least the majority of men who are in full possession of their liberties. And I am sure that you, Dr. Seward, humanitarian and medico-jurist as well as scientist, will deem it a moral duty to deal with me as one to be considered as under exceptional circumstances."

О, как мне выразить свое удовольствие при встрече с профессором Ван Хельcингом? Сэр, я не извиняюсь за то, что не произнес в честь вас приличествующих случаю предисловий. Когда человек произвел революцию в области терапии, своим открытием бесконечной эволюции в мировой субстанции, обычные разговорные формы неуместны, раз они пытаются ограничить его одним классом. Вас, джентльмены, которые национальностью, наследственностью или врожденными дарованиями предназначены для высокого положения в этом мире, я призываю в свидетели, что я нормален настолько, насколько, по крайней мере, нормально большинство людей, пользующихся полной свободой. И я уверен, что вы, доктор Сьюард, гуманный и юридически образованный человек, сочтете своим нравственным долгом обращаться со мною, как с человеком, заслуживающим выполнения своей просьбы…"

I think we were all staggered. For my own part, I was under the conviction, despite my knowledge of the man’s character and history, that his reason had been restored; and I felt under a strong impulse to tell him that I was satisfied as to his sanity, and would see about the necessary formalities for his release in the morning.

I thought it better to wait, however, before making so grave a statement, for of old I knew the sudden changes to which this particular patient was liable. So I contented myself with making a general statement that he appeared to be improving very rapidly; that I would have a longer chat with him in the morning, and would then see what I could do in the direction of meeting his wishes. This did not at all satisfy him, for he said quickly:

"But I fear, Dr. Seward, that you hardly apprehend my wish. I desire to go at once—here—now—this very hour—this very moment, if I may. I am sure it is only necessary to put before so admirable a practitioner as Dr. Seward so simple, yet so momentous a wish, to ensure its fulfilment."

Я подозреваю, что все мы опешили. Я, по крайней мере, был убежден, несмотря на мое знание характера и истории болезни этого человека, что к нему вернулся рассудок, и у меня было сильное желание сказать, что я удовлетворен состоянием его здоровья и позабочусь о формальностях, необходимых для освобождения на следующее утро.

Все же я решил, что необходимо подождать немного с решением такого важного вопроса, так как на основании прежнего опыта знал о внезапных переменах, которым был подвержен этот больной. Поэтому я ограничился тем, что констатировал наличие быстрого выздоровления, сказав, что побеседую с ним об остальном утром и тогда посмотрю, что можно сделать во исполнение его желания. Это совсем не удовлетворило Рэнфилда, и он быстро сказал:

"Боюсь, доктор Сьюард, едва ли вы поняли меня как следует. Я хочу уехать сейчас – немедленно – в этот час -  в эту же минуту, если можно. Я уверен, что стоит только высказать такому великолепному практику, как доктор Сьюард, такое простое и в то же время такое важное желание, чтобы быть уверенным в его исполнении."

He looked at me keenly, and seeing the negative in my face, turned to the others, and scrutinised them closely. Not meeting any sufficient response, he went on:"

Is it possible that I have erred in my supposition?"

"You have," I said frankly, but at the same time, as I felt, brutally.

There was a considerable pause, and then he said slowly:

"Then I suppose I must only shift my ground of request. Let me ask for this concession—boon, privilege, what you will. I am content to implore in such a case, not on personal grounds, but for the sake of others. I am not at liberty to give you the whole of my reasons; but you may, I assure you, take it from me that they are good ones, sound and unselfish, and spring from the highest sense of duty. Could you look, sir, into my heart, you would approve to the full the sentiments which animate me. Nay, more, you would count me amongst the best and truest of your friends."

Он зорко посмотрел на меня, и заметив на моем лице отрицательное отношение, посмотрел на других, вглядываясь в них испытующе. Не получив удовлетворительного ответа, он продолжил:

"Неужели я ошибся в своем предположении?"

"Да, ошиблись," сказал я откровенно, но почувствовал, что сказал это грубо.

Наступило продолжительное молчание, после которого он медленно произнес:

"В таком случае, позвольте привести основания для моего требования. Позвольте мне просить о такой уступке, о милости, о привилегии – как хотите. В данном случае я прошу не ради каких-то своих целей, но ради других. Я не вправе сообщать вам полностью все причины, но вы можете поверить, что это хорошие, честные, бескорыстные причины, основанные на высочайшем чувстве долга. Если бы могли, сэр, заглянуть мне в сердце, вы бы вполне одобрили руководящие мною чувства. Даже больше, вы стали бы считать меня своим лучшим и преданнейшим другом."

Again he looked at us all keenly. I had a growing conviction that this sudden change of his entire intellectual method was but yet another form or phase of his madness, and so determined to let him go on a little longer, knowing from experience that he would, like all lunatics, give himself away in the end.

Van Helsing was gazing at him with a look of utmost intensity, his bushy eyebrows almost meeting with the fixed concentration of his look. He said to Renfield in a tone which did not surprise me at the time, but only when I thought of it afterwards—for it was as of one addressing an equal:

"Can you not tell frankly your real reason for wishing to be free tonight? I will undertake that if you will satisfy even me—a stranger, without prejudice, and with the habit of keeping an open mind—Dr. Seward will give you, at his own risk and on his own responsibility, the privilege you seek."

He shook his head sadly, and with a look of poignant regret on his face. The Professor went on:

Опять он испытующе посмотрел на нас! У меня росло убеждение, что эта внезапная перемена во вполне логичной манере выражаться была лишь новой формой или фазой сумасшествия, и поэтому решил дать ему продолжать еще немного, зная по опыту, что в конце концов он как все сумасшедшие выдаст себя.

Ван Хельcинг смотрел на него с крайне сосредоточенным видом, его пушистые брови почти сошлись, до того он нахмурился. Он сказал Рэнфилду тоном, на который я в тот момент не обратил внимания, но которому впоследствии немало удивился, когда вспомнил – потому что он вполне походил на обращение к равному себе:

"Можете ли вы откровенно сообщить мне настоящую причину вашего желания быть освобожденным именно сегодня? Я ручаюсь, что если вы со свойственной вам откровенностью удовлетворите меня – незнакомца без предрассудков, обладающего открытым умом – доктор Сьюард даст вам на свой страх и риск, под свою ответственность предоставит вам привилегию, которой вы добиваетесь."

Рэнфилд грустно покачал головой с выражением глубокого сожаления. Профессор продолжал:

"Come, sir, bethink yourself. You claim the privilege of reason in the highest degree, since you seek to impress us with your complete reasonableness. You do this, whose sanity we have reason to doubt, since you are not yet released from medical treatment for this very defect.

If you will not help us in our effort to choose the wisest course, how can we perform the duty which you yourself put upon us? Be wise, and help us; and if we can we shall aid you to achieve your wish."

He still shook his head as he said:

"Dr. Van Helsing, I have nothing to say. Your argument is complete, and if I were free to speak I should not hesitate a moment; but I am not my own master in the matter. I can only ask you to trust me. If I am refused, the responsibility does not rest with me.”

"Послушайте, сэр, образумьтесь! Вы требуете, чтобы к вам отнеслись как к вполне выздоровевшему человеку, вы стараетесь импонировать нам своей полной нормальностью. И это делаете вы, человек, в выздоровлении которого мы все еще сомневаемся - вы же еще не прошли весь курс лечения.

Если вы не поможете нам в наших усилиях выбрать правильный образ действий, то как сможем мы выполнить те обязанности, которые вы на нас же возлагаете? Будьте благоразумны и помогите нам; и если это будет в наших силах, мы поможем вам исполнить ваше желание."

Рэнфилд продолжал качать головой и ответил:

"Мне нечего сказать, профессор; ваши аргументы очень убедительны, и я не колебался бы ни минуты, если бы имел право; но в данном случае я не свободен. Я могу только просить вас верить мне. Если я получу отказ, то ответственность за то, что случится, будет лежать не на мне."

I thought it was now time to end the scene, which was becoming too comically grave, so I went towards the door, simply saying:

"Come, my friends, we have work to do. Goodnight."

As, however, I got near the door, a new change came over the patient. He moved towards me so quickly that for the moment I feared that he was about to make another homicidal attack.

My fears, however, were groundless, for he held up his two hands imploringly, and made his petition in a moving manner. As he saw that the very excess of his emotion was militating against him, by restoring us more to our old relations, he became still more demonstrative.

I glanced at Van Helsing, and saw my conviction reflected in his eyes; so I became a little more fixed in my manner, if not more stern, and motioned to him that his efforts were unavailing. I had previously seen something of the same constantly growing excitement in him when he had to make some request of which at the time he had thought much, such, for instance, as when he wanted a cat; and I was prepared to see the collapse into the same sullen acquiescence on this occasion.

Я решил, что настало время прекратить эту сцену, которая становилась комически серьезной, и поэтому направился к двери, сказав:

"Идемте, друзья мои; у нас есть дело. Спокойной ночи."

Однако, когда я почти дошел до двери, с пациентом произошла новая перемена. Он так быстро подскочил ко мне, что у меня моментально зародилось подозрение, не собирается ли он вторично сделать попытку напасть на меня.

Мои опасения, однако, были неосновательны, так как он умоляюще простер ко мне обе руки и начал жестами выражать ту же просьбу об освобождении. Хотя он заметил, что эти движения вредили ему в нашем мнении, так как наводили нас на мысли о новом припадке, он все же продолжал умолять меня.

Я посмотрел на Ван Хельcинга и увидел в его глазах подтверждение своего мнения, поэтому я стал несколько сдержаннее, продолжал быть настороже, и сказал Рэнфилду, что все его усилия напрасны. Я и раньше замечал у него нечто похожее на это возрастающее волнение именно в тех случаях, когда он добивался исполнения какого-нибудь из своих многочисленных фантастических требований, например, когда ему нужна была кошка; я полагал, что после категорического отказа он впадет в ту же угрюмую покорность, как и в предыдущих случаях.

My expectation was not realised, for, when he found that his appeal would not be successful, he got into quite a frantic condition. He threw himself on his knees, and held up his hands, wringing them in plaintive supplication, and poured forth a torrent of entreaty, with the tears rolling down his cheeks, and his whole face and form expressive of the deepest emotion:

"Let me entreat you, Dr. Seward, oh, let me implore you, to let me out of this house at once. Send me away how you will and where you will; send keepers with me with whips and chains; let them take me in a strait-waistcoat, manacled and leg-ironed, even to a gaol; but let me go out of this. You don’t know what you do by keeping me here. I am speaking from the depths of my heart—of my very soul. You don’t know whom you wrong, or how; and I may not tell. Woe is me! I may not tell.

By all you hold sacred—by all you hold dear—by your love that is lost—by your hope that lives—for the sake of the Almighty, take me out of this and save my soul from guilt! Can’t you hear me, man? Can’t you understand? Will you never learn? Don’t you know that I am sane and earnest now; that I am no lunatic in a mad fit, but a sane man fighting for his soul? Oh, hear me! hear me! Let me go! let me go! let me go!"

Мои ожидания не оправдались: убедившись, что просьба его не будет исполнена, он впал в неистовство. Он бросился на колени, протягивал ко мне руки, ломал их в жалобной мольбе, по его щекам катились слезы, и все лицо и фигура выражали глубочайшее волнение.

"Умоляю вас, доктор Сьюард, взываю к вам, чтобы вы выпустили меня сейчас же из этого дома. Вышлите меня как и куда хотите, пошлите со мной сторожей с кнутами и цепями; пусть они увезут меня в смирительной рубашке со связанными руками и закованными в железо ногами хотя бы в тюрьму; но выпустите меня отсюда! Я говорю из глубины сердца – из самой души. Вы не знаете, кому и как вы вредите, а я не могу вам сказать! Горе мне! Я не могу сказать!

Но во имя всего для вас святого, дорогого, в память вашей разбитой любви, во имя живущей еще в вас надежды – ради Всемогущего, возьмите меня отсюда и спасите от зла мою душу! Неужели вы не слышите меня, не понимаете? Неужели никогда не узнаете? Разве вы не видите, что теперь я здоровый, нормальный человек, борющийся за спасение своей души? О, послушайте меня! Послушайте меня! Отпустите! Отпустите! Отпустите!"

I thought that the longer this went on the wilder he would get, and so would bring on a fit; so I took him by the hand and raised him up.

"Come,” I said sternly, “no more of this; we have had quite enough already. Get to your bed and try to behave more discreetly."

He suddenly stopped and looked at me intently for several moments. Then, without a word, he rose and moving over, sat down on the side of the bed. The collapse had come, as on former occasion, just as I had expected.

When I was leaving the room, last of our party, he said to me in a quiet, well-bred voice:

"You will, I trust, Dr. Seward, do me the justice to bear in mind, later on, that I did what I could to convince you tonight."

Я подумал, что чем больше это будет продолжаться, тем больше он будет неистовствовать и дойдет до припадка; поэтому я взял его за руку и поднял с колен.

"Довольно," сказал я строго, "довольно; я уже достаточно насмотрелся. Ложитесь в постель и постарайтесь вести себя приличнее."

Он неожиданно затих и внимательно взглянул мне прямо в глаза. Потом, не говоря ни слова, встал и, медленно передвигаясь, пошел и сел на край кровати. Покорность пришла так же неожиданно, как и в предыдущих случаях, как я и ожидал.

Когда я последним из всей компании выходил из комнаты, он сказал мне спокойным голосом благовоспитанного человека:

"Вы воздадите мне справедливость со временем, доктор Сьюард, сегодня я сделал все, что в моих силах, чтобы убедить вас."