Bram Stoker 'Dracula' - Брэм Стокер 'Дракула'

Dr. Seward's Diary (continued)

For a while sheer anger mastered me; it was as if he had during her life struck Lucy on the face. I smote the table hard and rose up as I said to him:

"Dr. Van Helsing, are you mad?"

He raised his head and looked at me, and somehow the tenderness of his face calmed me at once.

Дневник доктора Сьюарда (продолжение)

Страшная злоба овладела мною: у меня возникло ощущение, будто он дал пощечину живой Люси. Я твердо ударил по столу, встал и сказал:

"Вы с ума сошли, Ван Хельcинг"

Он поднял голову и грустно, и бесконечно ласково посмотрел на меня; я сразу успокоился.

"Хотелось бы мне, чтобы это было так на самом деле," сказал он.

"Madness were easy to bear compared with truth like this. Oh, my friend, why, think you, did I go so far round, why take so long to tell you so simple a thing? Was it because I hate you and have hated you all my life? Was it because I wished to give you pain? Was it that I wanted, now so late, revenge for that time when you saved my life, and from a fearful death? Ah no!"

"Forgive me," said I.

He went on: "My friend, it was because I wished to be gentle in the breaking to you, for I know you have loved that so sweet lady. But even yet I do not expect you to believe. It is so hard to accept at once any abstract truth, that we may doubt such to be possible when we have always believed the 'no' of it; it is more hard still to accept so sad a concrete truth, and of such a one as Miss Lucy. Tonight I go to prove it. Dare you come with me?"

"Сумасшествие легче перенести, чем такую действительность. О, мой друг, подумай, почему я иду такими окольными путями, и так долго не говорил тебе такой простой вещи? Потому ли, что я презираю тебя и презирал всю жизнь? Оттого ли, что хотел тебе этим доставить страдание? Оттого ли, что я теперь захотел отплатить тебе за то, что ты спас мне когда-то жизнь и избавил меня от такой ужасной смерти? О, нет!"

"Простите меня," пробормотал я.

Он продолжал: "Милый друг, все это оттого, что я, жалея, не хотел сразу тебя ошеломить, так как знаю, что ты любил эту милую девушку. Но я знаю, что даже и теперь ты не веришь. Так трудно сразу поверить в такую поразительную действительность, что невольно сомневаешься в возможности ее существования. Когда привык отрицать, еще труднее поверить такой печальной истине, случившейся в действительности с Люси. Сегодня ночью я хочу убедиться. Хватит ли у тебя мужества пойти со мною?"

He saw my hesitation, and spoke:

"The logic is simple, no madman’s logic this time, jumping from tussock to tussock in a misty bog. If it be not true, then proof will be relief; at worst it will not harm. If it be true! Ah, there is the dread; yet very dread should help my cause, for in it is some need of belief. Come, I tell you what I propose: first, that we go off now and see that child in the hospital. Dr. Vincent, of the North Hospital, where the papers say the child is, is friend of mine, and I think of yours since you were in class at Amsterdam. He will let two scientists see his case, if he will not let two friends. We shall tell him nothing, but only that we wish to learn. And then..."

"And then?"

He took a key from his pocket and held it up. "And then we spend the night, you and I, in the churchyard where Lucy lies. This is the key that lock the tomb. I had it from the coffin-man to give to Arthur."

My heart sank within me, for I felt that there was some fearful ordeal before us. I could do nothing, however, so I plucked up what heart I could and said that we had better hasten, as the afternoon was passing...

We found the child awake. It had had a sleep and taken some food, and altogether was going on well. Dr. Vincent took the bandage from its throat, and showed us the punctures. There was no mistaking the similarity to those which had been on Lucy’s throat. They were smaller, and the edges looked fresher; that was all. We asked Vincent to what he attributed them, and he replied that it must have been a bite of some animal, perhaps a rat; but, for his own part, he was inclined to think that it was one of the bats which are so numerous on the northern heights of London.

"Out of so many harmless ones,” he said, “there may be some wild specimen from the South of a more malignant species. Some sailor may have brought one home, and it managed to escape; or even from the Zoölogical Gardens a young one may have got loose, or one be bred there from a vampire. These things do occur, you know. Only ten days ago a wolf got out, and was, I believe, traced up in this direction. For a week after, the children were playing nothing but Red Riding Hood on the Heath and in every alley in the place until this ‘bloofer lady’ scare came along, since when it has been quite a gala-time with them. Even this poor little mite, when he woke up today, asked the nurse if he might go away. When she asked him why he wanted to go, he said he wanted to play with the ‘bloofer lady.’ "

Он заметил мое колебание и добавил:

"Моя логика очень проста, на этот раз это уже не логика безумца,  прыгающего в тумане с кочки на кочку. Если это неправда, то доказательство послужит облегчением; во всяком случае, оно не повредит. Но если это правда!.. Вот в этом-то весь ужас; и самый ужас поможет мне, потому что в нем я найду спасение! Пойдем, я сообщу тебе мой план; во-первых, пойдем и навестим того ребенка в больнице; доктор Винсент из Северной больницы, где по газетам находится дитя, мой и, думаю, твой друг со времен учебы в Амстердаме. А если он не разрешит друзьям, то разрешит двум ученым посмотреть этот случай. Мы ему скажем, что хотим поучиться. А затем…"

"А затем?"

Он вынул ключ из кармана и показал мне: – А затем мы оба проведем ночь на кладбище, где похоронена Люси. Вот ключ от ее склепа. Мне дал его гробовщик, поручив передать Артуру."

У меня упало сердце, так как я чувствовал, что нам предстоит ужасное испытание. Но делать было нечего, я собрался с духом и сказал, что нам лучше поторопиться, день близится к концу.

Ребенок уже проснулся. Он выспался, поел и в общем чувствовал себя хорошо. Доктор Винсент снял с его шеи повязку и показал нам ранки. Не было сомнения в их тождественности с ранками у Люси. Они были лишь поменьше, и со свежими краями, – вот и вся разница. Мы спросили доктора Винсента, чему он их приписывает; он ответил, что должно быть укусы какого-нибудь животного, вероятно, крысы; но по его личному мнению, это укус одной из тех летучих мышей, которых много в северной части Лондона.

"Среди совершенно безвредных," сказал он,  "могли находится несколько диких из породы южных, более зловредных животных. Возможно, какой-нибудь моряк привез одну из них к себе домой, и она улетела, или же какая-нибудь молодая летучая мышь вылетела из зоологического сада, или же, наконец, какая-нибудь из них вскормлена вампиром. Такие вещи, знаете ли, случаются. Десять дней назад оттуда сбежал волк и бродил, кажется, по нашей округе. Потом целцю неделю дети игали в Красную шапочку,  пока не началась паника с этой 'феей', и все с восторгом переключились на нее. Даже этот бедный крошка,  проснувшись, спросил сиделку, нельзя ли ему уйти, и объяснил, что хотел бы поиграть c 'феей'."

"I hope," said Van Helsing, "that when you are sending the child home you will caution its parents to keep strict watch over it. These fancies to stray are most dangerous; and if the child were to remain out another night, it would probably be fatal. But in any case I suppose you will not let it away for some days?"

"Certainly not, not for a week at least; longer if the wound is not healed."

Our visit to the hospital took more time than we had reckoned on, and the sun had dipped before we came out. When Van Helsing saw how dark it was, he said:

"Come, let us seek somewhere that we may eat, and then we shall go on our way."

We dined at 'Jack Straw’s Castle' along with a little crowd of bicyclists and others who were genially noisy. About ten o’clock we started from the inn. It was then very dark, and the scattered lamps made the darkness greater when we were once outside their individual radius. The

Professor had evidently noted the road we were to go, for he went on unhesitatingly; but, as for me, I was in quite a mixup as to locality. As we went further, we met fewer and fewer people, till at last we were somewhat surprised when we met even the patrol of horse police going their usual suburban round.

At last we reached the wall of the churchyard, which we climbed over. With some little difficulty—for it was very dark, and the whole place seemed so strange to us—we found the Westenra tomb.

The Professor took the key, opened the creaky door, and standing back, politely, but quite unconsciously, motioned me to precede him. There was a delicious irony in the offer, in the courtliness of giving preference on such a ghastly occasion.

"Я надеюсь," сказал Ван Хельсинг, "вы предупредите родителей ребенка, чтобы за ним строго следили. Все это очень опасно, еще одна такая ночь может обернуться уже роковыми последствиями. Полагаю, он побудет здесь еще хоть несколько дней?"

"Конечно, по меньшей мере неделю или даже больше, если ранка не заживет."

Наше посещение больницы отняло у нас больше времени, чем мы рассчитывали, и солнце село прежде,  чем мы вышли. Когда Ван Хельсинг увидел, как темно, он сказал:

"Спешить нам некуда. Пойдем, посмотрим, где бы нам поесть, потом пойдем дальше."

Мы поужинали в Джек Стро Кэстл в окружении велосипедистов и еще какой-то шумной компании. Около десяти часов мы вышли из трактира. Было очень темно, и редкие фонари еще больше увеличивали мрак, когда мы выходили из полосы света.

Профессор, очевидно, уже наметил дорогу, так как шел уверенно; что же касается меня, то я совершенно не мог ориентироваться. Чем дальше мы шли, тем меньше попадалось нам народу, так что мы даже поразились, когда нам встретился конный ночной патруль, объезжающий свой участок.

Наконец мы дошли до кладбищенской стены, через которую перелезли с некоторым трудом, так как было страшно темно и местность казалась нам совершенно незнакомой; с трудом мы добрались до склепа Вестенр.

Профессор вынул ключ, открыл дверь склепа и, отступив назад, любезно, но совершенно бессознательно сделал мне знак пройти вперед. Какая-то странная ирония заключалась в этой любезной уступчивости в такой ужасный момент.

My companion followed me quickly, and cautiously drew the door to, after carefully ascertaining that the lock was a falling, and not a spring, one. In the latter case we should have been in a bad plight. Then he fumbled in his bag, and taking out a matchbox and a piece of candle, proceeded to make a light.

The tomb in the day-time, and when wreathed with fresh flowers, had looked grim and gruesome enough; but now, some days afterwards, when the flowers hung lank and dead, their whites turning to rust and their greens to browns; when the spider and the beetle had resumed their accustomed dominance; when time-discoloured stone, and dust-encrusted mortar, and rusty, dank iron, and tarnished brass, and clouded silver-plating gave back the feeble glimmer of a candle, the effect was more miserable and sordid than could have been imagined. It conveyed irresistibly the idea that life—animal life—was not the only thing which could pass away.

Van Helsing went about his work systematically. Holding his candle so that he could read the coffin plates, and so holding it that the sperm dropped in white patches which congealed as they touched the metal, he made assurance of Lucy’s coffin. Another search in his bag, and he took out a turnscrew.

"What are you going to do?" I asked.

"To open the coffin. You shall yet be convinced.”

Straightway he began taking out the screws, and finally lifted off the lid, showing the casing of lead beneath. The sight was almost too much for me. It seemed to be as much an affront to the dead as it would have been to have stripped off her clothing in her sleep whilst living; I actually took hold of his hand to stop him. He only said:

Мой компаньон тотчас же последовал за мною и осторожно притворил за собою дверь, убедившись предварительно в том, что замок у нее был простой, а не пружинный. В последнем случае мы оказались в плохом положении. Затем он пошарил в своем саквояже и, вынув спички, зажег свечу.

И днем-то в склепе было мрачно и жутко, несмотря на то, что могила была усыпана цветами, а теперь, при слабом мерцании свечи, он производил такое жуткое и тяжелое впечатление, какое невозможно себе представить, цветы поблекли, завяли, порыжели и сливались с коричневой зеленью; пауки и жуки появились в несметном количестве и чувствовали себя как дома; время обесцветило камень, известь пропиталась пылью, железо заржавело и покрылось плесенью, медь потускнела и серебряная доска потемнела. Невольно приходила мысль о том, что не только жизнь человека недолговечна.

Ван Хельсинг методически продолжал свою работу. Оставляя следы стеарина, он поднес свечу совсем близко к могильной надписи и убедился в том, что перед нами могила Люси. Затем снова порылся в саквояже и вынул оттуда отвертку.

"Что вы собираетесь делать?" спросил я.

"Открыть гроб. И ты сможешь убедиться."

И он начал отвинчивать винты, снял крышку, под которой оказался свинцовый саркофаг. Для меня это было слишком. Это было такое же оскорбление покойной, как если бы, когда она еще была жива, ее раздели во сне! Я невольно схватил его за руку, желая остановить. Он же только сказал:

"You shall see," and again fumbling in his bag, took out a tiny fret-saw. Striking the turnscrew through the lead with a swift downward stab, which made me wince, he made a small hole, which was, however, big enough to admit the point of the saw. I had expected a rush of gas from the week-old corpse. We doctors, who have had to study our dangers, have to become accustomed to such things, and I drew back towards the door.

But the Professor never stopped for a moment; he sawed down a couple of feet along one side of the lead coffin, and then across, and down the other side. Taking the edge of the loose flange, he bent it back towards the foot of the coffin, and holding up the candle into the aperture, motioned to me to look. I drew near and looked. The coffin was empty. It was certainly a surprise to me, and gave me a considerable shock, but Van Helsing was unmoved. He was now more sure than ever of his ground, and so emboldened to proceed in his task.

"Are you satisfied now, friend John?" he asked.

I felt all the dogged argumentativeness of my nature awake within me as I answered him:

"I am satisfied that Lucy’s body is not in that coffin; but that only proves one thing."

"And what is that, friend John?"

"That it is not there."

"That is good logic," he said, "so far as it goes. But how do you—how can you—account for it not being there?"

"Perhaps a body-snatcher," I suggested. "Some of the undertaker’s people may have stolen it."

I felt that I was speaking folly, and yet it was the only real cause which I could suggest.

The Professor sighed. "Ah well!" he said, "we must have more proof. Come with me!"

"Ты сам увидишь!" И снова порывшись в саквояже, вынул оттуда маленькую пилу. Сильным ударом руки он пробил отверткой дыру в цинке, достаточно большую, чтобы в нее вошел конец пилы. Я ожидал обычного тошнотворного запаха от пролежавшего целую неделю тела. Мы, врачи, знаем, чего следует опасаться, и привыкли к таким вещам, и я отступил к двери.

Но профессор даже не приостановился; он пропилил пару футов вдоль края гроба, затем обогнул его и перешел на другую сторону. Схватив освободившийся конец, отогнул крышку к концу гроба и, держа свечку в открытом отверстии, предложил мне подойти и посмотреть. Я подошел и взглянул… Гроб был пуст! Меня это поразило и страшно ошеломило, но Ван Хельcинг был невозмутим.

"Ну что, теперь ты убедился, мой друг?" спросил он.

Я почувствовал, что во мне пробудилась желание оспорить его правоту, и я ответил:

"Я убедился, что тела Люси нет в гробу, но это доказывает только одну вещь."

"Какую же именно, друг Джон?"

"Что его там нет."

"Недурная логика. Но как ты думаешь, почему ею здесь нет?"

"Может быть, это дело вора," сказал я. "Может быть, кто-нибудь из гробовщиков украл его!"

Я чувствовал, что говорил глупость, и все-таки больше ничего не мог придумать.

Профессор вздохнул. "Ну, хорошо,"сказал он. "Тебе нужны еще доказательства? Пойдем со мною!"

He put on the coffin-lid again, gathered up all his things and placed them in the bag, blew out the light, and placed the candle also in the bag. We opened the door, and went out. Behind us he closed the door and locked it. He handed me the key, saying:

"Will you keep it? You had better be assured.

"I laughed—it was not a very cheerful laugh, I am bound to say—as I motioned him to keep it.

"A key is nothing," I said; "there may be duplicates; and anyhow it is not difficult to pick a lock of that kind."

He said nothing, but put the key in his pocket. Then he told me to watch at one side of the churchyard whilst he would watch at the other. I took up my place behind a yew-tree, and I saw his dark figure move until the intervening headstones and trees hid it from my sight.

It was a lonely vigil. Just after I had taken my place I heard a distant clock strike twelve, and in time came one and two. I was chilled and unnerved, and angry with the Professor for taking me on such an errand and with myself for coming.

Suddenly, as I turned round, I thought I saw something like a white streak, moving between two dark yew-trees at the side of the churchyard farthest from the tomb; at the same time a dark mass moved from the Professor’s side of the ground, and hurriedly went towards it.

Then I too moved; but I had to go round headstones and railed-off tombs, and I stumbled over graves. The sky was overcast, and somewhere far off an early cock crew. A little way off, beyond a line of scattered juniper-trees, which marked the pathway to the church, a white, dim figure flitted in the direction of the tomb.

Он опустил крышку на место, собрал все свои вещи, положил их обратно в саквояж, потушил свечу и также положил ее туда. Мы открыли дверь и вышли. Он закрыл за нами дверь и запер ее. Он протянул ключ мне и сказал:

"Оставь ключ у себя, тогда ты будешь спокойнее."

Я засмеялся, но это был не очень веселый смех, и я жестом предложил ему оставить ключ у себя.

"Ключ тут не важен," сказал я. "Может быть еще дубликат, и кроме того, такой замок ничего не стоит открыть."

Он ничего не возразил и положил ключ в карман. Затем сказал, чтобы я сторожил у одного конца кладбища, а он будет сторожить у другого. Я занял свое место за тисовым деревом и видел, как его темная фигура удалилась и скрылась за памятниками и деревьями.

Это было одинокое бдение. Сейчас же после того, как я занял свое место, я услышал, как часы пробили двенадцать; время тянулось медленно: пробило и час, и два. Я продрог, стал нервничать и был зол на профессора за то, что он потащил меня в такое странствование, и на себя за то, что пошел.

Вдруг, повернувшись случайно, я увидел какую-то белую фигуру, двигавшуюся между тисовыми деревьями в конце кладбища, далеко за могилами; одновременно со стороны профессора с земли поднялась темная масса и поспешно подошла к ней.

Тогда пошел и я; но мне пришлось обходить памятники и огороженные плиты, и я спотыкался о могилы. Небо было пасмурно, и где-то вдали запел петух. Невдалеке, за рядами можжевельников, которыми была обсажена дорога к церкви, по направлению к склепу двигалась какая-то белая тусклая фигура.

The tomb itself was hidden by trees, and I could not see where the figure disappeared. I heard the rustle of actual movement where I had first seen the white figure, and coming over, found the Professor holding in his arms a tiny child. When he saw me he held it out to me, and said:

"Are you satisfied now?"

"No," I said, in a way that I felt was aggressive.

"Do you not see the child?"

"Yes, it is a child, but who brought it here? And is it wounded?" I asked.

"We shall see,” said the Professor, and with one impulse we took our way out of the churchyard, he carrying the sleeping child. When we had got some little distance away, we went into a clump of trees, and struck a match, and looked at the child’s throat. It was without a scratch or scar of any kind.

"Was I right?" I asked triumphantly.

"We were just in time," said the Professor thankfully.

We had now to decide what we were to do with the child, and so consulted about it. If we were to take it to a police-station we should have to give some account of our movements during the night; at least, we should have had to make some statement as to how we had come to find the child. So finally we decided that we would take it to the Heath, and when we heard a policeman coming, would leave it where he could not fail to find it; we would then seek our way home as quickly as we could.

Могила была скрыта за деревьями, и я не мог видеть, куда девалась фигура. Я услышал шум там, где я сперва увидел белую фигуру, и когда подошел туда, то нашел профессора, державшего на руках какого-то худенького ребенка. Увидев меня, он протянул его мне и сказал:

"Теперь ты доволен?"

"Нет," ответил я, чувствуя в себе агрессию.

"Разве ты не видишь ребенка?"

"Да, вижу, но кто же принес его сюда? Он ранен?" cпросил я.

"Посмотрим," сказал профессор и одним порывом мы направились к выходу кладбища, неся спящего ребенка на руках. Подойдя к куче деревьев, мы зажгли спичку и осмотрели ребенка. На нем не оказалось ни царапины, ни шрама.

"Не был ли я прав? " спросил я торжествующе.

"Мы пришли как раз вовремя," сказал профессор задумчиво.

Нам нужно было решить теперь, что делать с ребенком, и мы посовещались. Если мы отнесем его в полицию, нам нужно будет давать отчет в наших ночных похождениях; во всяком случае, нам придется объяснить, как мы его нашли. Наконец, мы решили отнести его на Гит и, если заметим какого-нибудь полисмена, спрятать ребенка так, чтобы тот его непременно нашел, а самим отправиться домой как можно скорее.

All fell out well. At the edge of Hampstead Heath we heard a policeman’s heavy tramp, and laying the child on the pathway, we waited and watched until he saw it as he flashed his lantern to and fro. We heard his exclamation of astonishment, and then we went away silently. By good chance we got a cab near the “Spaniards,” and drove to town.

I cannot sleep, so I make this entry. But I must try to get a few hours’ sleep, as Van Helsing is to call for me at noon. He insists that I shall go with him on another expedition.

27 September

It was two o’clock before we found a suitable opportunity for our attempt. The funeral held at noon was all completed, and the last stragglers of the mourners had taken themselves lazily away, when, looking carefully from behind a clump of alder-trees, we saw the sexton lock the gate after him. We knew then that we were safe till morning did we desire it; but the Professor told me that we should not want more than an hour at most.

Again I felt that horrid sense of the reality of things, in which any effort of imagination seemed out of place; and I realised distinctly the perils of the law which we were incurring in our unhallowed work. Besides, I felt it was all so useless.

Outrageous as it was to open a leaden coffin, to see if a woman dead nearly a week were really dead, it now seemed the height of folly to open the tomb again, when we knew, from the evidence of our own eyesight, that the coffin was empty.

Все прошло благополучно. У самого Хэмпстон Гита мы услышали тяжелые шаги полисмена и положили ребенка у самой дороги. Полисмен посветил вокруг себя фонарем и нашел его. Мы услышали, как он вскрикнул от удивления, и ушли. К счастью, мы вскоре встретили кэб около паба 'Испанцы' и поехали в город.

Не могу заснуть, потому записываю. Но все-таки нужно будет поспать, так как Ван Хельcинг зайдет за мною в полдень. Он настаивает на том, чтобы я с ним опять отправился в экспедицию.

27 сентября

Нам представился случай сделать новую попытку только в два часа. Кончились чьи-то похороны, которые тянулись с полудня, и последние провожатые удалились с кладбища. Спрятавшись в зарослях ольхи, мы видели, как могильщик закрыл ворота за последним им из них. Мы знали, что до самого утра нас никто больше не потревожит, но профессор сказал, что нам понадобится не более часа.

Снова я почувствовал весь ужас действительности, более фантастической чем сказка; я ясно понимал ту опасность перед законом, которой мы подвергали себя своей осквернительной работой. Кроме того, мне казалось, что все это бесполезно.

Возмутительно было уже то, что мы открыли свинцовый гроб, чтобы убедиться в том, что женщина, умершая неделю тому назад, действительно была мертва, теперь же было глупостью снова открывать могилу, раз уж мы собственными глазами убедились, что она пуста.

I shrugged my shoulders, however, and rested silent, for Van Helsing had a way of going on his own road, no matter who remonstrated. He took the key, opened the vault, and again courteously motioned me to precede. The place was not so gruesome as last night, but oh, how unutterably mean-looking when the sunshine streamed in.

Van Helsing walked over to Lucy’s coffin, and I followed. He bent over and again forced back the leaden flange; and then a shock of surprise and dismay shot through me. There lay Lucy, seemingly just as we had seen her the night before her funeral. She was, if possible, more radiantly beautiful than ever; and I could not believe that she was dead. The lips were red, nay redder than before; and on the cheeks was a delicate bloom.

"Is this a juggle?" I said to him.

"Are you convinced now?" said the Professor in response, and as he spoke he put over his hand, and in a way that made me shudder, pulled back the dead lips and showed the white teeth.

"See," he went on, "see, they are even sharper than before. With this and this" and he touched one of the canine teeth and that below it "the little children can be bitten. Are you of belief now, friend John?"

Once more, argumentative hostility woke within me. I could not accept such an overwhelming idea as he suggested; so, with an attempt to argue of which I was even at the moment ashamed, I said:

"She may have been placed here since last night."

"Indeed? That is so, and by whom?"

"I do not know. Some one has done it."

"And yet she has been dead one week. Most peoples in that time would not look so."

Я пожал плечами и промолчал, потому что на Ван Хельсинга никакие увещевания не подействовали бы. Он взял ключ, открыл склеп и снова любезно дал мне пройти вперед. На этот раз место не казалось уже таким ужасным, но впечатление, которое оно производило при свете солнца, было все же отвратительно.

Ван Хельсинг подошел к гробу Люси, и я последовал за ним. Он наклонился и снова отвернул свинцовую крышку – и шок от удивления и ужаса наполнил мою душу. В гробу лежала Люси точь-в-точь такая же, какой мы видели ее накануне похорон. Она, казалось, была еще прекраснее, чем обыкновенно, и мне никак не верилось, что она умерла. Губы ее были пунцового цвета, даже более яркого чем раньше, а на щеках играл нежный румянец.

"Что это -  колдовство?" спросил я.

"Вы убедились теперь?" сказал профессор в ответ; при этом он протянул руку, отогнул мертвые губы и показал мне белые зубы. Я содрогнулся.

"Посмотри," сказал он, "видишь, они даже острее, чем раньше. Этим и этим,"  при этом он указал на один из верхних клыков, затем на нижний, "она может кусать маленьких детей. Теперь, Джон, ты веришь?"

И снова дух противоречия проснулся во мне. Я просто не мог признать его правоту и с жаждой спорить, вызвавшей у меня самого чувство неловкости, возразил:

"Может быть, ее положили сюда только вчера!"

"Неужели? Кто же это сделал?"

"Не знаю. Кто-нибудь!"

"А ведь умерла-то она неделю тому назад. Большая часть людей иначе выглядела бы после такого срока."

I had no answer for this, so was silent. Van Helsing did not seem to notice my silence; at any rate, he showed neither chagrin nor triumph. He was looking intently at the face of the dead woman, raising the eyelids and looking at the eyes, and once more opening the lips and examining the teeth. Then he turned to me and said:

"Here, there is one thing which is different from all recorded; here is some dual life that is not as the common. She was bitten by the vampire when she was in a trance, sleep-walking—oh, you start; you do not know that, friend John, but you shall know it all later—and in trance could he best come to take more blood. In trance she died, and in trance she is Un-Dead, too. So it is that she differ from all other. Usually when the Un-Dead sleep at home" as he spoke he made a comprehensive sweep of his arm to designate what to a vampire was 'home' "their face show what they are, but this so sweet that was when she not Un-Dead she go back to the nothings of the common dead. There is no malign there, see, and so it make hard that I must kill her in her sleep."

This turned my blood cold, and it began to dawn upon me that I was accepting Van Helsing’s theories; but if she were really dead, what was there of terror in the idea of killing her? He looked up at me, and evidently saw the change in my face, for he said almost joyously:

На это у меня не нашлось возражения. Ван Хельcинг, казалось, не замечал моего молчания; во всяком случае, он не выражал ни разочарования, ни торжества. Он внимательно смотрел на лицо мертвой женщины, подымая веки и разглядывая глаза, затем еще раз отогнул губы и осмотрел зубы. Потом, повернувшись ко мне, сказал:

"Тут есть одна вещь, совершенно из ряда вон выходящая. Люси укусил вампир, когда она в беспамятстве разгуливала во сне. О, ты ошеломлен, ты этого не знаешь, Джон, но ты все узнаешь потом, позже… Пока она находилась в беспамятстве, ему было очень удобно высасывать у нее кровь. В беспамятстве она умерла, и в беспамятстве она 'нe-мертва'. Вот почему это исключительный случай. Обыкновенно, когда 'He-мертвое' спит 'дома',"  при этом он сделал жест рукою, желая этим показать, какое значение 'дом' имеет для вампира," то по его лицу видно, что оно такое, но когда оно перестает быть 'нe-мертвым', то превращается в нечто вроде обыкновенных мертвецов. В этом состоянии от них нет никакого вреда, и мне тяжело, что приходится убивать ее во сне, в таком состоянии."

Кровь похолодела в мох жилах, и я понял, что верю словам Ван Хельcинга, но ведь если она действительно была мертва, то какой смысл снова ее убивать? Он взглянул на меня и, очевидно, заметил перемену в моем лице, потому что как-то торжествующе спросил:

"Ah, you believe now?"

"Do not press me too hard all at once. I am willing to accept. How will you do this bloody work?"

"I shall cut off her head and fill her mouth with garlic, and I shall drive a stake through her body."

It made me shudder to think of so mutilating the body of the woman whom I had loved. And yet the feeling was not so strong as I had expected. I was, in fact, beginning to shudder at the presence of this being, this Un-Dead, as Van Helsing called it, and to loathe it.

Presently Van Helsing closed the catch of his bag with a snap, and said:

"А теперь ты веришь?"

"Не торопите меня слишком сильно. Я готов это допустить. Но как вы выполните свою кровавую работу?"

"Я отрублю ей голову, набью рот чесноком и вобью кол в ее тело."

Я содрогнулся при мысли, что так исковеркают тело той женщины, которую я любил. И все-таки чувство это было не так сильно, как я ожидал. В сущности, теперь я начинал содрогаться от присутствия этого существа, этого 'Нe-мертвого' существа, как Ван Хельсинг называл это, и я чувствовал к 'нему' омерзение.

Ван Хельcинг долго над чем-то раздумывал; наконец, закрыл саквояж и сказал:

"I have been thinking, and have made up my mind as to what is best. If I did simply follow my inclining I would do now, at this moment, what is to be done; but there are other things to follow, and things that are thousand times more difficult in that them we do not know. This is simple. She have yet no life taken, though that is of time; and to act now would be to take danger from her for ever.

But then we may have to want Arthur, and how shall we tell him of this? If you, who saw the wounds on Lucy’s throat, and saw the wounds so similar on the child’s at the hospital; if you, who saw the coffin empty last night and full today with a woman who have not change only to be more rose and more beautiful in a whole week, after she die—if you know of this and know of the white figure last night that brought the child to the churchyard, and yet of your own senses you did not believe, how, then, can I expect Arthur, who know none of those things, to believe?

He doubted me when I took him from her kiss when she was dying. I know he has forgiven me because in some mistaken idea I have done things that prevent him say good-bye as he ought; and he may think that in some more mistaken idea this woman was buried alive; and that in most mistake of all we have killed her. He will then argue back that it is we, mistaken ones, that have killed her by our ideas; and so he will be much unhappy always.

I shall send for Arthur to come too, and also that so fine young man of America that gave his blood. Later we shall all have work to do. I come with you so far as Piccadilly and there dine, for I must be back here before the sun set."

So we locked the tomb and came away, and got over the wall of the churchyard, which was not much of a task, and drove back to Piccadilly.

"Я передумал. Если бы я решил исполнить свое намерение, то сделал бы это сейчас же, но может возникнуть масса осложнений, которые могут оказаться гораздо неприятнее, чем мы себе представляем. И вот почему! Она еще не погубила ни одной жизни, хотя времени было достаточно, и если бы я теперь это сделал, то обезвредил ее навсегда.

Но для этого нам нужен Артур, а как ему обо всем рассказать? Если ты не поверил мне, ты, который видел ранки на шее Люси, затем такие же ранки у ребенка в госпитале; ты, который видел вчера ночью гроб пустым, а сегодня занятым этой женщиной, которая не только не изменилась, а даже порозовела и похорошела, несмотря на то, что прошла уже целая неделя со дня ее смерти – ты, который видел ту белую фигуру, принесшую вчера на кладбище ребенка; чего же можно ожидать от Артура, который ничего об этом не знает и ничего не видел.

Он усомнился во мне, когда я не позволил ему поцеловать Люси перед смертью. Артур простил меня, считая, что я исходил из какого-то ошибочного представления, когда помешал ему проститься с нею как следует; теперь он может подумать, что мы по ошибке похоронили девушку живой, а потом, чтобы скрыть это, убили ее. Он решит, что мы убили его невесту из-за своих ошибочных идей, и он навсегда останется несчастен.

Я пошлю за Артуром и за тем американцем, который тоже отдал ей свою кровь. Потом всем нам придется много поработать. Я дойду с тобою до Пикадилли и пообедаю там, так как мне необходимо еще раз вернуться сюда до захода солнца. Потом всем нам придется много поработать.

Мы закрыли склеп, ушли, перелезли через кладбищенскую стену, что было не очень трудно, и поехали обратно на Пикадилли.

Note left by Van Helsing in his portmanteau, Berkeley Hotel directed to John Seward, M. D. (Not delivered)

27 September

Friend John, I write this in case anything should happen. I go alone to watch in that churchyard. It pleases me that the Un-Dead, Miss Lucy, shall not leave tonight, that so on the morrow night she may be more eager. Therefore I shall fix some things she like not—garlic and a crucifix—and so seal up the door of the tomb.

She is young as Un-Dead, and will heed. Moreover, these are only to prevent her coming out; they may not prevail on her wanting to get in; for then the Un-Dead is desperate, and must find the line of least resistance, whatsoever it may be. I shall be at hand all the night from sunset till after the sunrise, and if there be aught that may be learned I shall learn it.

For Miss Lucy or from her, I have no fear; but that other to whom is there that she is Un-Dead, he have now the power to seek her tomb and find shelter. He is cunning, as I know from Mr. Jonathan and from the way that all along he have fooled us when he played with us for Miss Lucy’s life, and we lost; and in many ways the Un-Dead are strong.

He have always the strength in his hand of twenty men; even we four who gave our strength to Miss Lucy it also is all to him. Besides, he can summon his wolf and I know not what. So if it be that he come thither on this night he shall find me; but none other shall—until it be too late.

But it may be that he will not attempt the place. There is no reason why he should; his hunting ground is more full of game than the churchyard where the Un-Dead woman sleep, and the one old man watch. Therefore I write this in case....

Take the papers that are with this, the diaries of Harker and the rest, and read them, and then find this great Un-Dead, and cut off his head and burn his heart or drive a stake through it, so that the world may rest from him.

If it be so, farewell.

Записка Ван Хельсинга, оставленная им в его дорожной сумке в гостинице Беркли, адресованная Джону Сьюарду Д. М.  (Не врученная)

27 сентября

Друг Джон! Пишу на тот случай, если что-то произойдет. Иду один на кладбище. Меня радует, что сегодня ночью 'He-мертвой' Люси не удастся выйти, так что завтра ночью она может быть более нетерпеливой. Поэтому я приделаю к склепу то, чего она не любит – чеснок и крест, и таким образом запечатаю гробницу.

Она как 'He-мертвое' еще молода и будет осторожна. Кроме того, это препятствует ей лишь выйти, но не отвратит ее от желания выходить: когда «He-мертвое» в отчаянии, то ищет выхода там, где меньше всего сопротивления. Я буду находиться поблизости от заката до восхода солнца, и если представится что-нибудь интересное, то я своего не упущу.

Люси я не боюсь, но побаиваюсь того, другого, из-за которого она 'He-мертвое'; у него теперь есть право и власть искать ее могилу, и у него она может найти защиту. Он хитер, судя по словам Джонатана и по тому, как он околпачивал нас, играя жизнью Люси; да и вообще 'He-мертвое' во многих отношениях очень сильно.

Оно обладает силою двадцати людей; даже та сила, которую мы вчетвером вливали в кровь Люси, пошла исключительно ему на пользу. Кроме того, он может созывать волков и сам не знаю кого еще. Так что, если он придет туда ночью, то застанет меня: но больше никто не должен присутствовать при этом, а не то будет скверно.

Но, возможно, что он не станет покушаться на это место. У него, наверное, есть на примете более интересная добыча, чем кладбище, где спит 'He-мертвое' и сторожит старик. Поэтому я пишу это на случай, если…

Возьми все бумаги, которые находятся тут же, дневник Харкера и остальное, и прочти их, а затем отыщи 'He-мертвое', отруби ему голову, сожги его сердце, вбей в него кол, чтобы мир наконец вздохнул свободно.

Итак, прощай, твой Ван Хельсинг.

Dr. Seward’s Diary

28 September

It is wonderful what a good night’s sleep will do for one. Yesterday I was almost willing to accept Van Helsing’s monstrous ideas; but now they seem to start out lurid before me as outrages on common sense. I have no doubt that he believes it all.

I wonder if his mind can have become in any way unhinged. Surely there must be some rational explanation of all these mysterious things. Is it possible that the Professor can have done it himself?

He is so abnormally clever that if he went off his head he would carry out his intent with regard to some fixed idea in a wonderful way. I am loath to think it, and indeed it would be almost as great a marvel as the other to find that Van Helsing was mad; but anyhow I shall watch him carefully. I may get some light on the mystery.

Дневник доктора Сьюарда

28 сентября

Прямо удивительно, до чего благотворен сон. Вчера я почти готов был поверить ужасным идеям Ван Хельcинга, теперь же они мне кажутся дикими и лишенными всякого смысла. Хотя, несомненно, сам он во все это искренне верит.

Не может быть, чтобы он сошел с ума. Должно же быть какое-нибудь объяснение всем этим таинственным событиям. Возможно, профессор сам их создал.

Он так невероятно умен, что если уж свихнулся, то будет необычайно последователен в выполнении всех своих навязчивых идей. Неприятно даже думать об этом; нет, просто немыслимо, чтобы Ван Хельсинг сошел с ума, но на всякий случай все-таки внимательно послежу за ним. Постараюсь пролить некоторый свет на эту тайну.

29 September, morning

Last night, at a little before ten o’clock, Arthur and Quincey came into Van Helsing’s room; he told us all that he wanted us to do, but especially addressing himself to Arthur, as if all our wills were centred in his.

He began by saying that he hoped we would all come with him too, 'for', he said, 'there is a grave duty to be done there. You were doubtless surprised at my letter?'

"I was. It rather upset me for a bit. There has been so much trouble around my house of late that I could do without any more. I have been curious, too, as to what you mean. Quincey and I talked it over; but the more we talked, the more puzzled we got, till now I can say for myself that I’m about up a tree as to any meaning about anything."

"Me too,” said Quincey Morris laconically.

"Oh," said the Professor, “then you are nearer the beginning, both of you, than friend John here, who has to go a long way back before he can even get so far as to begin."

It was evident that he recognised my return to my old doubting frame of mind without my saying a word.Then, turning to the other two, he said with intense gravity:

"I want your permission to do what I think good this night. It is, I know, much to ask; and when you know what it is I propose to do you will know, and only then, how much. Therefore may I ask that you promise me in the dark, so that afterwards, though you may be angry with me for a time—I must not disguise from myself the possibility that such may be—you shall not blame yourselves for anything."

"That’s frank anyhow,” broke in Quincey. "I’ll answer for the Professor. I don’t quite see his drift, but I swear he’s honest; and that’s good enough for me."

"I thank you, sir," said Van Helsing proudly. "I have done myself the honour of counting you one trusting friend, and such endorsement is dear to me."

He held out a hand, which Quincey took.

Then Arthur spoke out:

"Dr. Van Helsing, I don’t quite like to ‘buy a pig in a poke,’ as they say in Scotland, and if it be anything in which my honour as a gentleman or my faith as a Christian is concerned, I cannot make such a promise. If you can assure me that what you intend does not violate either of these two, then I give my consent at once; though for the life of me, I cannot understand what you are driving at."

"I accept your limitation,” said Van Helsing, "and all I ask of you is that if you feel it necessary to condemn any act of mine, you will first consider it well and be satisfied that it does not violate your reservations."

29 сентября. Утром

Артур и Квинси зашли вчера около 10 часов к Ван Хельсингу: он объяснил все, что нам нужно делать, обращаясь главным образом к Артуру, точно все наши желания были сконцентрированы в нем одном.

Он говорил, что надеется на общую помощь, так как нам предстоит очень большая задача. Затем спросил Артура, удивился ли он его письму.

"Я? Да. Оно меня порядком встревожило. В последнее время на мой дом обрушилось столько бед, что хотелось бы немного передохнуть. Но мне интересно знать, что вы имеете в виду. Мы с Квинси поговорили об этом. И чем дольше мы обсуждали этот вопрос, тем больше недоумевали. Я и сейчас ничего не понимаю."

"Я тоже," лаконично добывил Квинси Моррис.

"О," сказал профессор, "тогда вы оба все-таки ближе к истине, чем друг Джон, которому предстоит еще проделать долгий путь, чтобы к ней приблизиться."

Видно, Ван Хельсинг сразу,  без слов, уловил, что прежние сомнения вернулись ко мне. Обращаясь к Артуру и Квинси,  он очень серьезно сказал:

"Я хочу вашего согласия на то что я собираюсь сделать сегодня ночью. Я знаю, что требую многого, и только тогда, когда вы узнаете, в чем дело, вы поймете, что это действительно много. Поэтому я хотел бы, чтобы вы доверились мне пока 'втемную'. Вы будете некоторое время сердиться на меня – а я не исключаю такую возможность, - вам, по крайней мере, не в чем будет упрекнуть себя."

"Что ж, во всяком случае, это честно," вмешался Квинси. "Я не сомневаюсь в профессоре и, хотя не совсем понимаю, куда он клонит, готов поклясться, что он искренен, для меня этого достаточно."

"Спасибо, сэр," величественно ответил Ван Хельсинг. "Это честь для меня - иметь такого друга,  как вы, и такое одобрение мне ценно."

Он протянул руку, и Квинси пожал ее.

Затем заговорил Артур:

"Я вовсе не желаю покупать свинью в мешке, как говориться в Шотландии, и если тут затрагивается честь джентльмена или же моя вера христианина, то я никак не могу дать вам подобных обещаний. Если вы обещаете, что ваше намерение не затрагивает ни того, ни другого, то я сейчас же даю свое согласие: хотя, клянусь жизнью, я никак не могу понять, к чему, вы клоните."

"Я принимаю ваши ограничения," сказал Ван Хельcинг, "но прошу вас лишь об одном – быть уверенным, что мои поступки не затронут этих ограничений, но вы, раньше, чем станете меня осуждать, хорошенько взвесьте свое решение."

"Agreed!" said Arthur; “that is only fair. And now that the pourparlers are over, may I ask what it is we are to do?"

"I want you to come with me, and to come in secret, to the churchyard at Kingstead."

Arthur’s face fell as he said in an amazed sort of way:

"Where poor Lucy is buried?"

The Professor bowed. Arthur went on:

"And when there?"

"To enter the tomb!"

Arthur stood up.

"Professor, are you in earnest; or it is some monstrous joke? Pardon me, I see that you are in earnest."

He sat down again, but I could see that he sat firmly and proudly, as one who is on his dignity. There was silence until he asked again:

"And when in the tomb?"

"To open the coffin."

"This is too much!" he said, angrily rising again.

"I am willing to be patient in all things that are reasonable; but in this—this desecration of the grave—of one who..."

He fairly choked with indignation.

The Professor looked pityingly at him.

"Решено!" сказал Артур. "Это справедливо. Итак, переговоры кончены; могу я теперь спросить, что мы должны делать?"

"Мне очень хочется, чтобы вы пошли со мной на кладбище в Кингстэд, но только по секрету от всех."

Артур, изменившись в лице, изумленно спросил:

"Туда, где похоронена Люси?"

Профессор кивнул головой. Артур продолжал:

"Зачем?"

"Чтобы войти в склеп."

Артур встал.

"Вы говорите это серьезно, профессор, или жестоко шутите?.. Простите, я вижу, – серьезно."

Он снова сел, весь непреклонность и достоинство, явно задетый за живое. Помолчав немного, затем снова спросил:

"Зачем же в склеп?"

"Чтобы открыть гроб."

"Это уж слишком," сердито сказал Артур, вставая опять.

"Я согласен на все, что благоразумно, но на такое… такое осквернение гроба той, которую…"

Дальше он не мог говорить от негодования.

Профессор с состраданием посмотрел на него.

"If I could spare you one pang, my poor friend," he said, "God knows I would. But this night our feet must tread in thorny paths; or later, and for ever, the feet you love must walk in paths of flame!"

Arthur looked up with set white face and said:

"Take care, sir, take care!"

"Would it not be well to hear what I have to say?" said Van Helsing. "And then you will at least know the limit of my purpose. Shall I go on?"

"That’s fair enough," broke in Morris.

After a pause Van Helsing went on, evidently with an effort:

"Miss Lucy is dead; is it not so? Yes! Then there can be no wrong to her. But if she be not dead?"

Arthur jumped to his feet.

"Good God!" he cried. "What do you mean? Has there been any mistake; has she been buried alive?"

He groaned in anguish that not even hope could soften.

"I did not say she was alive, my child; I did not think it. I go no further than to say that she might be Un-Dead."

"Un-Dead! Not alive! What do you mean? Is this all a nightmare, or what is it?"

"There are mysteries which men can only guess at, which age by age they may solve only in part. Believe me, we are now on the verge of one. But I have not done. May I cut off the head of dead Miss Lucy?"

"Если бы я мог уберечь вас хоть от одной муки, видит Бог, я сделал бы это," сказал он. "Но сегодняшней ночью вам придется пройти по тернистой дороге, иначе той, которую вы любите, придется потом, быть может, даже и навеки, ходить по пылающему пути."

Артур побледнел и вскричал:

"Будьте осторожны, сэр, будьте осторожны!"

"Не лучше ли вы послушаете, что я вам скажу? – произнес Ван Хельсинг. "Тогда, по крайней мере, вы будете знать, что я вам предлагаю. Сказать?"

"Это справедливо," вмешался Моррис.

После некоторого молчания Ван Хельсинг продолжал, явно с усилием:

"Мисс Люси умерла, не так ли? Да? Следовательно, все в порядке. Но если она не умерла?"

Артур вскочил на ноги.

"Господи!" вскричал он. "Что вы хотите этим сказать? Разве произошла какая-нибудь ошибка? Разве ее похоронили живой?"

Он впал в такое отчаяние, которое не могла смягчить даже надежда.

"Я ведь не сказал, что она жива, дитя мое; я не то хотел сказать. Я хочу сказать только, что она 'немертва'."

"Не мертва! Не жива! Что вы хотите этим сказать? Что это – кошмар, или что-то еще более ужасное?"

Бывают тайны, о которых мы можем только догадываться, которые могут разрушаться лишь годами и по частям. Поверьте, перед нами лишь часть тайны. Но я ничего еще не сказал. Вы разрешите мне отрубить голову мертвой Люси?"

"Heavens and earth, no!" cried Arthur in a storm of passion. "Not for the wide world will I consent to any mutilation of her dead body. Dr. Van Helsing, you try me too far. What have I done to you that you should torture me so? What did that poor, sweet girl do that you should want to cast such dishonour on her grave? Are you mad that speak such things, or am I mad to listen to them? Don’t dare to think more of such a desecration; I shall not give my consent to anything you do. I have a duty to do in protecting her grave from outrage; and, by God, I shall do it!"

Van Helsing rose up from where he had all the time been seated, and said, gravely and sternly:

"My Lord Godalming, I, too, have a duty to do, a duty to others, a duty to you, a duty to the dead; and, by God, I shall do it! All I ask you now is that you come with me, that you look and listen; and if when later I make the same request you do not be more eager for its fulfilment even than I am, then—then I shall do my duty, whatever it may seem to me. And then, to follow of your Lordship’s wishes I shall hold myself at your disposal to render an account to you, when and where you will." His voice broke a little, and he went on with a voice full of pity: "But, I beseech you, do not go forth in anger with me. In a long life of acts which were often not pleasant to do, and which sometimes did wring my heart, I have never had so heavy a task as now. Believe me that if the time comes for you to change your mind towards me, one look from you will wipe away all this so sad hour, for I would do what a man can to save you from sorrow. Just think. For why should I give myself so much of labour and so much of sorrow? I have come here from my own land to do what I can of good; at the first to please my friend John, and then to help a sweet young lady, whom, too, I came to love. For her—I am ashamed to say so much, but I say it in kindness—I gave what you gave; the blood of my veins; I gave it, I, who was not, like you, her lover, but only her physician and her friend. I gave to her my nights and days—before death, after death; and if my death can do her good even now, when she is the dead Un-Dead, she shall have it freely."

He said this with a very grave, sweet pride, and Arthur was much affected by it. He took the old man’s hand and said in a broken voice:

"Oh, it is hard to think of it, and I cannot understand; but at least I shall go with you and wait."

"Клянусь небом и землей, нет!" вскричал Артур с негодованием. "Я ни за что на свете не соглашусь на поругание ее тела. Ван Хельcинг, вы слишком пытаете меня! Что я сделал вам дурного, за что вы меня так терзаете? Что сделала вам эта бедная девушка, за что вы так издеваетесь над ее могилой? Или вы сошли с ума, говоря подобные вещи, или я помешался, слушая их! Не смейте даже думать о подобном осквернении, я ни за что не дам своего согласия! Я пойду защищать ее могилу от поругания, и, клянусь Богом, я ее защищу!"

Ван Хельcинг встал со своего места и сказал сурово и серьезно:

"Лорд Годалминг, у меня тоже есть долг, долг по отношению к другим, к вам и к умершей, и клянусь Богом, я это сделаю. Я прошу вас лишь об одном: пойдемте со мною, посмотрите и послушайте, и если позже я предложу вам то же самое, не беритесь за дело ревностнее меня, ибо тогда я исполню свой долг по собственному усмотрению. Тогда я исполню ваше желание и буду готов дать вам отчет, когда и где вы захотите." Тут голос его дрогнул, и он продолжал гораздо мягче: "Но, умоляю вас, не смотрите на меня так сердито. В моей жизни было много тяжелых минут, терзавших мне душу, но такая трудная задача впервые выпала на мою долю. Поверьте, когда настанет время и вы перемените свое мнение обо мне, то один лишь ваш взгляд сотрет воспоминания об этих ужасных часах, ибо я сделаю все, что во власти человека, чтобы спасти вас от горя. Подумайте только! Чего ради я стал бы так трудиться и мучиться? Я пришел сюда чтобы помочь вам, во-первых, чтобы оказать услугу моему другу Джону, во-вторых, и помочь милой молодой девушке, которую я, как и вы, очень полюбил. Ей, – мне стыдно сказать, но я говорю это просто, – я отдал то, что дали и вы: кровь из моих вен; и дал ее я, который вовсе не был возлюбленным Люси, а лишь врачом и другом. Я сидел подле нее днями и ночами - до самой смерти и потом. И если моя смерть в состоянии дать ей что-нибудь теперь, когда она 'He-мертва', то я отдам жизнь охотно."

Он сказал это с какой-то благородной, мягкой гордостью, и Артур был очень тронут этим. Он взял руку старика и сказал дрожащим голосом:

"О, как ужасно об этом думать, и я никак не могу понять, в чем дело, но обещаю вам идти с вами и ждать."